Мое частное бессмертие
Шрифт:
1
Русский берег был коса, отмель. Точно ласкающую пятерню запустили в светлые вихры Днестра. Круглый год там царило лето.
Берег напротив – скала с чёрным бором. В сером оперении льда.
И вся-то перепонка реки – 400 локтей, не больше.
Plasa Садово, judet Оргеев, Королевство Румыния. Рождество 1935 г.
«Какие там порядки на русской стороне, нас не колышет! – инструктировал начкар [14] перед заступлением в «секрет». – Как и лживая русская пропаганда в этом плане,
14
Начкар – начальник караула
15
Бранешты – деревня в 7 км от пос. Садово
Говоря про огонь на поражение (а говорить о нём приходилось каждый вечер на разводе), начкар, малорослый, жирный, без талии и без шеи, делался неотразим. Столько высоких стрел с лица его взлетало! Сам разговор его, как прожаренная одежда, делался чист. Никаких тебе «демарка-ци-ци…» и «в этом плане…»
И всё-таки это был инструктаж. Тупая казёнщина устава. И да простит меня ап. Пётр, но придётся ему поскучать в моём наряде. Не прилетит к нему святой беднец и наивный жулик: молдавский рыбак. Сколько б судаков ни натаскал с русской стороны!
Впервые чем-то новым повеяло месяца три назад, когда «французики» (фасонисто-городские, в тонких усиках и жирном облаке Eau-de-Cologne, молодые евреи) моду завели: перебегать в Россию через
Днестр. Вначале – тайно и под покровом ночи. Затем – в открытую, по дневному льду.
Интересно, почему они наш берег выбрали? Грешат на Московича, местного ресторатора. Открыл-де золотую жилу (и кое-кто в комендатуре имеет с этого процент. Эх, румынская честь!..)
– С наступлением же темноты и до восхода солнца, – продолжил начкар, – может быть ещё один вид нарушителей!..
(«Ну-ка! ну-ка!» – навострил я слух.)
– Вы понимаете, о ком я говорю, Косой и Адам!..
(Из чего я понял, что в наряд поставлен снова с Косым. Уф-ф-ф!)
– Значит, когда… jidanii [16] . Hа льду… – начкар запнулся.
(«Ну! – мысленно попросил я. – Роди же своё любимое – про огонь на поражение!..»)
– …следует вызвать вспомогательный наряд! – родил начкар. – По телефону!..
– Тьфу! – плюнул я. – Стыд!.. Позор!..
16
jidanii (рум.) – евреи
От ярости подбородок мой дрожал.
– Сержант Адам! – повернулся ко мне начкар. – На гауптвахту хотим?..
– Тьфу! – ещё злее сплюнул я. – Велите ещё – под белы ручки их на тот берег перевести!..
Двор погранзаставы был едва освещён (чтобы русские бинокли не глазели со своего берега).
Единственный фонарь – под козырьком полуподвала.
А потом и его мутный маятник исчез из виду.
Выкрались в лес через пролом в булыжной кладке.
В лесу, как колбаса из кишки, темнота лезла.
Прошло порядочно времени, пока глаза пристали к ней.
Тогда снег на реке выступил. И лес, набегавший с уклона в реку.
Спустя полчаса.
Устроились под валунами в «секрете».
Лёд на реке был тёмен.
Зато на русском берегу машинотракторная станция светилась всеми столбами.
Дешёвки эти русские: всё напоказ. Всё самое красивое, лучшее – нате, щупайте глазами кому не лень!
Я бы так не смог.
Я и с невестой своей (Sophie L. с геологич. ф-та) любил бродить наедине, по малолюдным окраинам Кишинёва. И если бы я только мог (если б эта ветреница согласилась), то не являл её вовсе никому.
Ну да что рану бередить.
Улеглись на мешках со стружкой.
Как старший по наряду, я первый поработал с биноклем.
Потом Косому передал.
Хотя и лишнее. Ничем его не удивить: ни ярко освещённой тракторной станцией на русском берегу, где и по ночам снуют бодрые механики и грузчики (а если повезёт, то и фигуристая бабёнка в коротком складском халатике пробежит через двор), ни русской пропагандой: в каждые выходные грузовик с киноэкраном появляется на речной косе, луч проектора прорезает мглу, весёлые голоса артистов веют над рекой до поздней ночи.
Но Косому хоть бы что. Циник и жлоб, хотя и образованный.
Из-за этой образованности (у меня 2 курса в горно-инженерной школе, у Косого – 3 в медицинской) начкар и ставит нас в наряды вместе. Интеллигент, мол, к интеллигенту…
Чепуха!
Давно пора втолковать ему, насколько мы чужие по духу.
Одно то, что привело нас в армейский клоповник из чистенькой университетской среды (меня – предательство Sophie L., Косого – льготы для служивых), говорит о многом.
Нет, сначала с ним и вправду было интересно: чувство юмора, городские манеры… – всё при нём.
Но вот случились у нас эти евреи на льду, и я открыл ему, что удручён их побегом:
– во-первых, больно (та, которую я больше жизни любил, променяла меня на них, клюнула на пропаганду!);
– а во-вторых, смута на душе: а что если так и надо: бросить всё и бежать в русский коммунизм, к весёлым его голосам, в вечное его лето!.. А что если просто нельзя по-другому?..
И то, как я убиваю в себе эту смуту, не укрыл от него.
Как же я убиваю её?
А вот так. Слушай!
Дело моей жизни – горное дело. Разведка ракушечника, бурого угля, белого известняка, проведение геологической съёмки. Работа не из лёгких. Но со смыслом! Только представь, милый Косой: в каждом разрезе неподатливой земной коры, в каждом закоснелом отложении породы взывает к нам с тобой наша геологическая сага. Кто я был до встречи с ней? Ноль. Кольцо стружки на станке веков! Кем я стал? Грозный дак! Победоносный римлянин!..