Могикане Парижа
Шрифт:
– Нет, ничего не вижу.
– Эта любовь не будет иметь никакого результата, по всей вероятности.
– Тогда ты только даром теряешь время.
– Нет, я, может быть, теряю его так же, как терял Дант, любя Беатриче, Петрарка – Лауру или Тасс – Элеонору.
– То есть, другими словами, ты не хотел взять состояния из рук жены, но охотно приобретешь уважение, славу благодаря любовнице… Логично ли это, Петрюс?
– В высшей степени логично, дядя.
– И каким же чудным творениям обязан ты этой твоей Беатриче, Лауре или Элеоноре?
– Вы
– Это самая лучшая из всех, в особенности с тех пор, как ты ее подправил.
– Лицо девушки, черпающей воду из бассейна, кажется, вас совершенно удовлетворило?
– Действительно, оно мне особенно понравилось своей оригинальностью.
– Вы спросили, где я взял эту модель?
– И ты ответил, что это продукт твоего воображения, но это тогда же, замечу вскользь, показалось мне маленьким хвастовством.
– Действительно, я вас недостойно обманул, бессовестно обманул, дядя.
– Разбойник!
– Моделью послужила мне она.
– Она?.. Кто она?
– Вы желаете, чтоб я назвал ее?
– Как – желаю ли? Конечно.
– Заметьте, что я не имею ни надежды назвать ее женой, ни дерзости ждать, что она согласится стать моей любовницей.
– Еще больше причин назвать ее. После такого предисловия скрытность неуместна.
– Это мадемуазель…
Петрюс вдруг остановился: ему представилось, что он совершает преступление.
– Мадемуазель… – повторил генерал.
– Регина.
– Регина де Ламот Гудан?
– Да, дядя.
– Ох! – вскрикнул генерал, быстро откидываясь на спинку кресла. – Ох, браво, племянник! Если бы между нами не было стола, я бросился бы тебе на шею и расцеловал тебя.
– Что вы хотите этим сказать?
– А! Я хочу сказать, что существует Бог для честных людей.
– Не понимаю.
– Я хочу сказать, что ты будешь моим Родриго – ты отомстишь за меня.
– Да объяснитесь, ради всего святого!
– Друг мой, спрашивай у меня, что хочешь. Первый раз в жизни ты доставил мне счастье, о каком я никогда и не мечтал.
– О, дядя, я парю в облаках. Можно продолжать?
– Нет, не здесь, дитя мое: я философ, эпикуреец. Свежесть твоей повести плохо согласуется с запахом бараньего филе и кислой капусты. Перейдем в зал. Франц, самого превосходнейшего кофе, молодец мой! Самых тонких, ароматных ликеров! Франц, ты можешь снова надеть крест и нашить галуны: я прощаю тебя по милости моего племянника. Пойдем, Петрюс, дорогое дитя моего сердца! Итак, ты любишь Регину де Ламот Гудан?
Говоря это, генерал обнял Петрюса с нежностью и грацией, свойственной только молодому человеку.
Так они прошли мимо Франца, стоявшего в своей обычной позе: левая рука по шву, правая – возле лба; лицо его сияло радостью и гордостью, когда он тихо повторял:
– О, мой добрый генерал, мой добрый генерал!
VIII. За кофе
Генерал сказал бы непреложную истину, назвав себя последователем школы Анакреона,
Все его обычаи и обстановка выдавали любовь ко всему комфортабельному, изысканному. Он не мог иначе пить бордоские вина, как в особенных рюмочках, прозрачность которых бросает вызов тонким хрусталям и, лаская взор и губы, не дает измениться ни цвету, ни аромату. Точно так же он пил и кофе: не иначе, как в китайских чашечках или из севрского фарфора.
Дымящийся и пахучий кофе подавался в серебряном вызолоченном кофейнике, которому соответствовала точно такая же сахарница, две тончайшие чашки с золотыми цветами и четыре графинчика с разнообразными тонкими ликерами.
– Ну, – начал генерал, толкая племянника в кресло, – садись ты тут, а я – здесь, и давай пить кофе по примеру философов, утверждавших, что надо было много времени, усовершенствований, гениальных людей и лучей жгучего солнца, чтоб создать эти два напитка – произведения двух противоположных концов света.
Но мысли Петрюса были направлены совсем в другую сторону.
– Милый дядя, – сказал он, – поверьте, что в другую минуту я наслаждался бы этими превосходными ликерами подобно вам, конечно, с меньшим пониманием их достоинства. Но теперь – вы должны понять меня – все мои силы, физические и моральные, сосредоточиваются на одном вопросе, который я прошу позволения возобновить! Что можете вы видеть хорошего в моей любви к дочери маршала Ламот Гудана, которая вас так порадовала?
– Я тебе все это объясню, только дай мне напиться кофе. Помнишь, я тебе говорил перед тем, как сесть за стол, что хорошие яства способствуют изменению воззрений на вещи?.. Ну, так вот, дорогой друг, теперь, когда я пообедал, все представляется мне в розовом свете, и я тебя от души поздравляю. Дай мне напиться кофе, и я поясню тебе мое поздравление.
– Значит, вы тоже находите ее прелестной? – спросил Петрюс, поддаваясь сладкому очарованию, которое овладевает влюбленными незаметно для них самих, когда разговор коснется предмета их любви.
– Нахожу ли я ее прелестной? Черт возьми, это немножко трудно… Я скажу только, что это одна из красивейших женщин Парижа. Припоминая лицо ее, я нахожу в нем сходство с нимфой Овидия… Ты, брат, сильно влюблен! Тем лучше, тем лучше! Я люблю видеть молодость, борющуюся с этой всемогущей силой любви. Я сказал неправду: она не имеет ничего общего с нимфой Овидия: это героиня современного романа в самом глубоком значении этого слова.
– О, дядя, совсем напротив: если меня что и влечет к Регине и очаровывает, так это полное отсутствие в ней желания нравиться.
– Как, разбойник?! Ты смел влюбиться без ведома дяди и еще не хочешь позволить ему рассмотреть твою возлюбленную?
– Я имел полное основание быть скрытным, будучи уверенным, что вы побраните меня…
– Позавидуйте мне, скажи, счастливец! В жизни, должно быть, везет только сыновьям разбойников!.. Итак, этого факта нельзя не признать, ты влюблен. Очень влюблен?