Могикане Парижа
Шрифт:
– О, генерал, перестаньте!
– Что так? Ведь это тоже поговорка. Вы ими пользуетесь, – почему же мне не применять их?
– Вы только что сказали, что поговорки лгут.
– Я говорил только о тех, которые могут повредить мне в ваших глазах… Но мы уклонились, маркиза, вы, насколько мне помнится, желаете, чтобы я оказал вам услугу. Какую же!
– Вы не догадываетесь?
– Право, нет!
– Подумайте, генерал!
– Я напрягаю все усилия, но все-таки не могу догадаться.
– В таком случае, генерал, я
– Вы даете бал?
– Да, у брата.
– То есть ваш брат дает бал?
– Это все равно.
– Совсем не все равно; я не послал вашему брату сорока букетов, как посылал вам.
– Сорока одного.
– Я не буду вам противоречить: одним больше, одним меньше…
– Приедете вы или нет?
– Вы серьезно спрашиваете меня, маркиза?
– О! Вот еще вопрос!
– Ваш брат не называет меня иначе, как гордым духом, за то, что я принадлежу к крайней левой и выступаю против иезуитов… Не понимаю, почему бы ему не называть меня еще цареубийцей?.. Что сам-то он делал в то время, когда я вытачивал волчки и оснащал корабли? Он служил Бонапарту, как мой брат-негодяй, с той только разницей, что брат мой, разбойник, нес службу на море, а он на суше. О! Теперь я еще раз спрошу вас: серьезно ли вы обдумали приглашение, с которым ехали ко мне?
– Конечно.
– Равнина приглашает гору?
– Равнина уподобляется Магомету, генерал: гора не хотела подвинуться к Магомету…
– Знаю, знаю: Магомет взошел на гору. Но Магомет был честолюбец, делавший такие безумные вещи, каких порядочный человек делать не станет.
– Как же, дорогой генерал, вы не будете присутствовать в то время, когда объявят о браке моей племянницы Регины с нашим милым…
– С вашим, маркиза, с вашим милым сыном!.. Так вы мне приносите масличную ветвь?
– Да, сплетенную с миртовой, милый генерал.
– Но, маркиза, не рискован ли брак, который вы устраиваете? Вы не разуверите меня, что не вы тут главное действующее лицо.
– Рисковать, почему?
– Вашей племяннице семнадцать лет, и она слишком молода, чтобы выйти замуж за человека сорока одного года…
– Сорока, генерал.
– Сорока одного… уже не говоря о слухах, ходивших в 1808 или 1809 году по поводу графа Раппа и принцессы Ламот Гудан.
– Ш-ш-ш, генерал! Разве люди нашего звания передают друг другу такие позорные сплетни?
– Нет, они ограничиваются тем, что только думают о подобных вещах, а так как при вас я позволяю себе думать вслух, то и сказал это… Теперь позвольте присовокупить, что я никогда не поверю, что вы взяли на себя труд приехать с улицы Плюме на улицу Варенн только затем, чтобы завербовать на ваш бал такого танцора, как я.
– Зачем же, генерал?
– Посмотрим, маркиза. Говорят, что самая искренняя мысль женщины – в постскриптуме.
– Итак, вы хотите знать постскриптум моего визита?
– Это
– Вы хотите показать мне, что визит мой слишком продолжителен?
– Это был бы первый упрек, который я осмелился вам сделать за всю мою жизнь, маркиза.
– Берегитесь, граф, я, пожалуй, слишком возгоржусь.
– Это будет первый недостаток, который я в вас найду.
– О! Генерал, эти учтивости вы унаследовали по прямой линии от Людовика XV.
– Они явятся откуда хотите, если я узнаю, из какого источника исходит ваше приглашение.
– Однако, генерал, вы еще недоверчивее, чем о вас говорили.
– Послушайте, маркиза, я только в третий раз имею счастье видеть вас на протяжении последних полутора лет. В первый раз вы явились сделать мне признание, которое меня очень бы тронуло, если бы я мог ему поверить: граф Рапп якобы родился спустя двенадцать месяцев после смерти бедного маркиза де ла Турнелль и ровно через девять месяцев после поднесения мною вам первого букета.
– На девять или десять месяцев раньше, дорогой генерал.
– Девять или десять месяцев спустя, любезная маркиза.
– Согласитесь, что вы с каким-то особенным упорством приближаете наш союз.
– Согласитесь, что вы с непонятным для меня упрямством отдаляете его.
– Очень естественно со стороны матери.
– В таком случае, дорогой друг, зачем было так долго молчать о таком великолепном блаженстве, которое мне готовило провидение: о счастье иметь наследника, и сообщить об этом, когда я всего меньше мечтал о нем.
– Милый генерал, есть признания, которые очень дорого стоят женщине.
– И все препятствия исчезают, когда человек, которому не было доверия, возвращает себе прежнее состояние и положение…
– Конечно, дорогой генерал, было несколько щекотливо объявить вам о существовании сына в ту минуту, когда вы лишились всего и не могли ничего оставить ему, кроме вашего имени, правда, очень уважаемого, очень известного, но очень бедного.
– Маркиза, если вы пришли, как полтора года, или шесть месяцев тому назад уверять меня том, что наша связь началась с 1786 года, хотя я совершенно уверен, что это было в 1787-м, я скажу вам, что, во-первых, не далее как вчера я занялся проверкой чисел и нашел месяц и год первого букета, посланного вам, и, во-вторых…
– Что?..
– Мой брат – корсар и мой племянник – художник, которых я не считаю недостойными носить мое имя и наследовать мое состояние, получат то и другое. Довольно ли вам теперь, маркиза?
– Нет, генерал, потому что я вовсе не за этим приехала.
– Тогда зачем же, черт возьми, вы приехали?! – воскликнул генерал, и у него вырвался первый жест нетерпения: – Не для того же, чтобы предложить мне жениться на вас?
– Сознайтесь между нами, что вы меня любили настолько, что подобное предложение не могло бы вас особенно удивить.