Мои дорогие привидения
Шрифт:
«Федора, кажется…» – подумал он, и тут старец, благодушно взглянув на Федю, пояснил:
– Трильби.
– Что?
– Шляпа называется трильби. Вижу, вам понравилась? Старый приятель привёз мне её много лет назад, из Нового Орлеана. Тогда, в советские времена, это было нечто колоссальное. Шик! Впрочем, и в Штатах трильби в своё время были в большом почёте. Их, к примеру, очень любили джазмены.
– А я думал – гангстеры, – ляпнул Федя.
– Не без того, – усмехнулся старец. Потом посмотрел на лежащий на скамейке с другой стороны от Фёдора головной убор писателя. – О, Французский Индокитай!
–
– Ваша красавица. Реплика? Или же подлинник? Погодите, не говорите. Позволите? – рука протянулась над коленями Фёдора, тонкие длинные пальцы бережно взяли шляпу. – Ого-го! Настоящая! Знаете ли, в последнее время стали всё больше делать очень некачественные копии. Дешёвая ткань, синтетические нитки, всё это сикось-накось… А тут, – старец вертел в руках шляпу и будто читал для Фёдора урок истории, – настоящий хлопок, вот, видите узор на ткани? И нитки хлопковые. И прострочки как нужно – ну куда нынешнему дядюшке Ляо с его ширпотребом!
Он быстро перевернул шляпу, заглянул внутрь и прямо-таки просиял:
– Даже пуговицы ещё те, настоящие! Без замены. Прекрасный экземпляр!
– Да, мне тоже нравится, – смущённо пробормотал Фёдор. Он сейчас чувствовал себя так, словно попал на лекцию к своему старому преподавателю из университета – человеку могучего телосложения, оглушительного голоса и яростному противнику любых нарушений дисциплины.
– Простите, – чуть улыбнулся старец, возвращая писателю его головной убор. – У каждого своя маленькая страсть. У меня вот шляпы.
– У меня никакой, – пробормотал Федя, который не мог решить, стоит ли оставаться на лавочке с этим элегантным, но каким-то странным собеседником, или сделать вид, что забыл что-то купить в магазине. Воду. Да, пожалуй, стоило бы взять в дорогу воду. Вряд ли автобус делает долгие остановки, а по жаре ближе к полудню спечёшься без воды.
– Вы в Дубовеж? – поинтересовался старик.
– А… как?
Тонкие губы под усами-щёточкой изогнулись:
– Так ведь тут все, кто томится ожиданием – в Дубовеж. Те, кому поближе, так долго не ждут, автобусов хватает. А в Дубовеж он сегодня один. Я сам туда же.
«Этого ещё не хватало! Он же рядом сядет и всю дорогу будет мне про шляпы вещать!» – с отчаянием подумал Фёдор.
– Ой, простите, я забыл – надо бы воды взять с собой!
– Конечно-конечно, – вежливо улыбнулся старец. – Никакого удовольствия путешествовать, мучимым жаждой.
* * *
Когда Федя вышел из магазина, обладателя трильби и бадика нигде не было видно. Старушки, похоже, ксерокопировались, потому что их на лавочке уже сидело семь, и каждая деловито придерживала тележку на колёсиках.
«Вот дурдом начнётся на посадке… Блин, а автобус случайно не «Газель»? Там же всё это добро не вместится!» – Фёдор в ужасе оглядел компанию пенсионерок. Чуть в стороне молодая женщина лет тридцати устало пыталась убедить трёх девочек мал мала меньше вести себя прилично. Отец семейства, по виду ровесник супруги, с отсутствующим видом быстро листал что-то на экране смартфона.
«Детский ор, остановки в неположенных местах», – Федя вторично за утро испытал желание взвыть. Затем появилось другое желание – плюнуть на внесённую предоплату и вернуться в квартиру. Там сейчас прохладно,
Однако в этот момент подъехал автобус.
На счастье Феди, это была не «Газель», а потрёпанный и видавший виды, но всё-таки вполне вместительный ПАЗик. Старушки, которых теперь уже было одиннадцать, бодро оккупировали со своими тележками переднюю и заднюю площадки, предоставив остальным пассажирам делить середину автобуса. Фёдор занял место у окна на левой стороне, очень надеясь, что большую часть дороги автобус не поедет этим боком к солнцу. Семейство расположилось справа, у передней двери. Девочки устроили возню за то, кому первой смотреть в окно, и в конце концов мать рассадила их по одной, заняв стратегическую позицию вперед с самой младшей, а отца посадив через сиденье сзади, с самой старшей.
К удивлению Фёдора, старец так и не появился. Автобус ещё подождал некоторое время, добирая опаздывающих пассажиров – всего подоспело не больше десятка человек – и, с шипением закрыв двери, мягко покатил по уже основательно прогретому июньским солнышком асфальту.
Пользуясь наличием Интернета, Федя быстро набрал в приложении карт «Луговец», прикинул расстояние от перекрёстка до села – и пожалел, что не остался. К пятнадцати километрам забега Луговец-Дубовеж добавлялись ещё примерно четыре километра отчаянного броска от перекрёстка.
«Интересно, как они эти тележки по грунтовке попрут? – посмотрел он на беседующих старушек на передней площадке. – И детям, опять же, такой поход…»
Фёдор ещё раз посмотрел по сторонам. Автобус, плавно обогнувший по большому кругу вокзальную площадь, и поклонившийся на ней каждому светофору, на прощание прокатил мимо лавочек, лип и магазина. В дверях Феде померещилась знакомая фигура в костюме-тройке, только почему-то не бегущая, отчаянно размахивая руками, за единственным сегодня транспортом на Дубовеж. Писатель оглянулся, силясь рассмотреть, действительно ли в дверях магазина стоял тот самый старик, но автобус уже свернул, и вокзальная площадь пропала из виду.
* * *
То ли старец что-то напутал, то ли просто нёс чушь, пытаясь выглядеть всезнающим и загадочным – но на заветном перекрёстке из автобуса вылез только Фёдор. Все попутчики, севшие в городе, постепенно сошли на промежуточных остановках, вместо старушек и семьи с тремя дочками давным-давно подсели новые пассажиры, и даже из них часть уже успела выйти. В итоге на недовольный голос водителя: «Поворот на Луговец! Выходят?» утвердительно откликнулся один лишь Федя.
Проводив страдальческим взглядом скрывшийся в клубах пыли ПАЗик, парень надел рюкзак, закинул на плечо сумку и бодро зашагал по петляющей грунтовке в сторону леса. Чаща заповедника начиналась всего в нескольких сотнях метров от дороги, отделённая от асфальта порослью молодых сосенок. Воздух пах разогретой сосновой смолой, щебетали какие-то птахи, а когда Фёдор, наконец, достиг леса, от солнца парня скрыла приятная разреженная полутень.