Мои дорогие привидения
Шрифт:
На улице у колодца парень заметил вчерашнего чёрного кота. Тот сидел на скамейке и с неспешной тщательностью умывался. Заприметив человека, зверь прекратил свои процедуры и насторожился, а когда Федя сделал попытку усесться рядом – демонстративно передвинулся на дальний край скамьи.
– Характер у тебя, однако, – пробормотал Фёдор, но преследовать кота не стал.
Луговец дремал под летним солнышком и казалось, что здесь в принципе никогда ничего не происходит. Людей на улицах видно не было, хотя ухоженность домиков и кое-какие атрибуты современности, вроде спутниковых тарелок, говорили о том,
Действительно, у калитки, прислонённый к штакетнику со стороны двора, уже стоял не новый, но с виду вполне надёжный велосипед.
– Это же «Украина»! – восхитился Федя. Наина Киевна, вышедшая на крыльцо, довольно улыбалась.
– Нравится?
– Блеск! В детстве я страсть как хотел себе такой. У соседа деда по даче был, он на нём по любым пескам просто пролетал, а я на своей «Десне» вяз. Завидовал я ему тогда страшно, – усмехнулся Фёдор, трогая потёртые рукоятки.
– Раз нравится – владей! Он вроде бы в порядке и на ходу, но если что – в Дубовеже есть мастерская. Ты ведь, добрый молодец, наверняка не усидишь на месте, всё равно чуть попозже в город наведаешься. Так если соберешься, мне скажи – я тебе списочек дам, чего купить. Не в службу, а в дружбу.
– Конечно-конечно! – пообещал парень и, воодушевившись, неожиданно для себя заявил:
– Наина Киевна, я и по хозяйству, если надо, помогу. Вы скажите.
* * *
Предложение было с радостью принято, и часть дня Федя колол и складывал в поленницу дрова, таскал воду для летнего душа, помогал собирать малину и чистить курятник. После полудня, когда он блаженно нежился на лавочке у крыльца, хозяйка скрылась в летней кухне, и вскоре по двору поплыл изумительный аромат перловой каши с мясом. Затем потребовалось прополоть и полить грядки, развесить на просушку собранные утром травы и – уже ближе к вечеру – помочь вычистить печь в доме.
Фёдор отчасти пожалел о своём великодушном предложении, но стоически выполнил все порученные ему задания.
«Однако, при таком раскладе на писательство ни минуты не останется», – подумал он и решил про себя ограничить круг обязанностей. В конце концов, на отдыхе или где?
Вечером, после ужина и душа, парень раскрыл было ноутбук и попытался что-то сочинять, но мысль не шла. Тогда Федя завалился на кровать и, достав смартфон, решил перед сном забыться чтением. Он как раз устраивался поудобнее, когда на глаза ему попалась этажерка: на этажерке лежало единственное золотистое яблоко.
«Первые яблоки этого лета!» – подумал парень, протягивая руку. Мелькнула ещё мысль, что хорошо было бы, наверное, яблоко перед едой вымыть – но золотистый бок выглядел таким чистым, обещал такую сочность и хрусткость… Да и вставать с кровати было уже так лениво… Фёдор потёр яблоко о футболку, захрустел и погрузился в чтение.
Время шло, страницы на экране сменяли одна другую. Веки стали тяжелеть. Федя положил яблочный огрызок на этажерку, приткнул рядом смартфон – и, едва голова опять коснулась подушки, провалился в сон.
Глава 5. Три сестрицы
Снилась писателю какая-то непонятная ерунда. Сначала он оказался за столом в обеденном зале,
Потом во снах появилась и сама Аня, и какой-то город на высоких холмах над большой рекой. Они гуляли по старой полуразрушенной крепости, и Федя, вскарабкавшись на неровную, будто погрызенное печенье, стену, с деланным бесстрашием шёл по ней. Девушка ахала, шагая слева, а справа уходил вниз обрыв метров в пятьдесят, заканчивавшийся каменной осыпью и нежным зелёным лужком, в точности как на опушке у Луговца.
Парень спрыгнул со стены, притянул к себе Аню и только-только собрался поцеловать её, как сон переменился. Теперь он стоял на лесной дороге, по щиколотки в чавкающей грязи, среди хмурого и неприветливого осеннего пейзажа. Это вроде бы была опушка Луговца, но вместо деревни впереди виднелась большая усадьба, обезлюдевшая и заброшенная. Фёдор попытался окинуть себя взглядом, и то ли увидел, то ли осознал, что одет он в какую-то старую униформу, эпохи эдак Наполеона, а натёртое ремнём сумки плечо снова давит ремень, только теперь мушкетный.
Тут из пожухлой травы справа вынырнул чёрный лохматый кот, строго взглянул на парня своими жёлтыми глазами-фонарями и неожиданно низким басовитым голосом сказал:
– Развлекаемся, гражданин? Ну-ну.
Федя хотел возмутиться, хотел крикнуть: «Брысь!» Он даже попытался было замахнуться на кота, который почему-то прочно ассоциировался теперь с тем фактом, что Аню поцеловать так и не удалось. Но тут со всех сторон навалились какие-то люди в тулупах, принялись пинать и бить, а Фёдор начал от них отмахиваться и орать: «Я свой! Свой я!» – хотя кому и почему свой, он бы сказать в точности не сумел. Мир вокруг померк, что-то хлопнуло, раздался глухой удар – и руку скрутило уже не фантомной, а вполне взаправдашней болью.
Писатель лежал на кровати по диагонали, кулак правой руки упирался в стену, которую парень, похоже, некоторое время колотил во сне. За окнами плыли нежно-лиловые утренние сумерки – значит, солнце ещё не поднялось над деревьями, хотя птицы в саду и лесу уже щебетали вовсю. Фёдор прислушался: из соседней комнаты доносился приглушённый раскатистый храп Наины Киевны, похожий на работающий компрессор: «хррр-пф-пф-пф».
«Ну, хоть хозяйку не разбудил, чудила», – Федя поправил подушку, улёгся и снова задремал, теперь уже без сновидений.
* * *
– Фёдор Васильевич! Эгей, добрый молодец! Проснулся, что ли?
Парень ошалело сел на постели. В комнате было совсем светло, солнце давно уже поднялось не то, что выше леса, но и вполне себе успело пройти немалый путь по небосводу, а в дверь вежливо, но настойчиво колотила хозяйка.
– Доброе ут… день, Наина Киевна, – он открыл дверь, хотя, в сущности, ничего не мешало старушке зайти, потому что запоров между комнатами предусмотрено не было в принципе.
– Горазд ты спать, батенька, – беззлобно попеняла ему бабка, но тут же лицо её приняло печальное выражение. – Прости, что беспокою, но помощь мне твоя нужна.