Молодость
Шрифт:
8
Она не знала расписания, поэтому решила рвануть прямиком на платформу. Получилось так же, как с трамваем: успела. Поезд тронулся.
Несколько дачников с тележками сидели молча и не двигаясь, так что, можно считать, никого в вагоне не было.
Сначала шли остановки на «километрах», а потом – нормальные названия станций. Каждое новое – короче и мрачнее прежнего, вообще – погода портилась.
Если говорить честно, то Лика устала и даже немного была довольна тем,
Чтобы не споткнуться, она смотрела под ноги. Последний, и без того тусклый, свет на глазах уходил с мохнатых стволов вглубь прошлогодних листьев, а с листьев – вглубь мокрой хвои. Тропинка привела в никуда, но справа уже слышался шум залива, и Лика, перепрыгивая сломанные деревья, поспешила к нему.
Бежать по берегу было легче, кеды почти не тонули в песке. И вообще она подумала, что, несмотря на все минусы, сегодня только восьмое мая, а значит – до первого июня далеко-далеко. Долгая, бесконечная летняя жизнь начнется не скоро, обратный отсчет не начат, и до его начала будет еще много-много дней, когда никуда не нужно торопиться.
Несколько раз она закрывала глаза и бежала в темноте, потому что берег был прямой, споткнуться – не обо что, а волны ее не касались. Потом за поворотом появились огни поселка, вернее, один огонь, в одном окне. Входа со стороны залива не было, и, обежав дом вокруг, Лика влетела в комнату.
После темного побережья резкий свет лампы слегка ослепил ее. Неразличимый среди других предметов, Старик стоял спиной и не двигался. Услышав, что кто-то вошел, он медленно опустил тяжелый ТТ на тумбочку, за проигрыватель, и начал перебирать пластинки. Вглядываясь в их «пятачки», он как будто выбирал, что поставить, но видеть, конечно, ничего не мог. Очки лежали на столе в центре комнаты, а без них мир представлял собой для Старика размытое поле с одуванчиками.
– Аня, – то ли спросил, то ли позвал он.
Лика не ответила. Она тяжело дышала после бега, говорить было трудно. А Старик не поворачивался. Может быть, не хотел разочаровываться, а может, просто не был уверен, что и вправду кто-то вошел. Но продолжал тасовать, как карты, случайно подвернувшиеся «Риголетто» и «Бременских музыкантов».
– Николай Николаевич, зачем вы уехали? Мы за вас так перепугались.
Он отозвался моментально, потому что успел обдумать ответ на случай, если ему не показалось.
– Я всегда вашу походку узнаю.
Лика посмотрела на свои кеды. За время общения со Стариком на ней впервые не было бабушкиных туфель. Она заговорила уставшим голосом, не пытаясь кого-то изображать.
– Я вам мешаю, Николай Николаевич? Вы хотели побыть один?
– В нашем возрасте этому уже невозможно помешать, – ответил Старик и опустил пластинки на тумбочку. Лика подошла совсем близко. Они обнялись. Вдруг Николай Николаевич стал двигаться в танце: медленно,
– Вам нравится эта музыка? – спросил Старик.
– Какая музыка?
Он продолжал движение в полной тишине. Лика обняла его крепче и стала целовать в морщины, как когда-то дедушку. От усталости она уже не думала о конспирации, потому что вообще происходило что-то странное, и если Старик все это время не видел, что перед ним девочка, значит – был уже совсем далеко, и то, что в обычной жизни могло иметь значение, сейчас пропало навсегда. Они оказались у окна, где стоял проигрыватель.
– Аня, – Николай Николаевич взял ее лицо в свои огромные ладони, – вот я тебя и нашел.
Пальцы были не шершавые, как у дедушки, а наоборот, очень гладкие и теплые. Лика и раньше часто их касалась, но никогда не чувствовала глазами. Старик уже почти ничего не видел, ее лицо было для него как пятно света, и он наклонился, чтобы стало светлее.
– Мы так волновались, – сказала Лика.
– Я понимаю… Еще бы тут не волноваться. Но теперь-то все позади.
– Дело даже не во мне. Но вот дети – вообще с ума сходили.
– Это они могут… Орали?
– Нет, но волновались.
Она не понимала, почему Олег или его жена должны орать? На кого? Вообще, казалось, что они говорят о разном.
– Орали, – пробормотал Старик, – еще бы, тут и взрослый с ума сойдет… Ты целуешь меня?
Лика оторвалась от его губ, а потом, чтобы не было так стыдно, поцеловала еще раз и сказала:
– Да.
Старик крепко зажмурился, тоже поцеловал ее. Сначала – в губы, потом – в волосы.
– Шелковые, – сказал он, – всегда были шелковые… Ты, Аня, не волнуйся… Дети поорали – и перестали, обычное дело… А сына я забрал… Детей много было, все орали… Живой, слава богу, ты не волнуйся.
Он говорил явно о другом и явно не ей. Стало страшно.
– Я ненадолго, – слегка отстранилась Лика.
– Ты всегда ненадолго, – сказал Старик, – но побудь еще чуть-чуть…
Тогда она обняла его снова и стала гладить лицо, целовать в щеки. Старик поцеловал ее в губы и расстегнул рубашку. Распустил волосы. Лика закрыла глаза.
– Побудь еще чуть-чуть, – сказал он. От рук, опустившихся на грудь, стало холодно.
– Я…
– Знаю, – не дал договорить он, – ты думаешь, я совсем псих и ничего не вижу?.. Мертвые не воскресают… Но – в последний раз… Ты же так редко приходишь.
– Я не уйду, не уйду.
За окном было уже совсем темно, и они зажмурились, чтобы стало еще темнее.
Он открыл глаза первым. Тихий полуденный свет пробивал облака, хвою, занавески, терялся где-то по дороге и падал в комнату тем, что от него оставалось, каким-то уже совсем белесым туманом. Аня, молодая и красивая, смотрела без укора, но с грустью, как будто прощаясь и говоря, что что-то последнее и нестрашное между ними может произойти только сейчас. Но ответить на это было ничего нельзя. Он обнял ее и приник к губам, она ответила, а потом долго гуляли в хвойном лесу у дачи и целовались под гул военного товарняка.