Молодость
Шрифт:
– Васьянова помнишь?
Они стали обсуждать этого Васьянова. И то ли тогда уже весь мир расплывался на пятна без единой четкой линии, то ли сейчас – при попытке вспомнить. Весь мир: и листва, и лес, и лицо бабушки.
Она поняла, что часто думала о ней, плакала, но ни разу не вспомнила лицо. Чувствовала бабушкины запах и тепло, слышала шаги, а вот лица не было – только пятно среди других пятен.
Зал угомонился, Анна Петровна сказала:
– И ни один из них не вернулся с войны… Я потом в сорок пятом году пришла на вечер встречи выпускников, сидела одна с учителями. Смотрели альбом. Учителя
Она не забыла, что нужно говорить дальше. Просто бабушка в этом месте делала многозначительную паузу и вздыхала, а раз так – нужно остановиться и вздохнуть. Чтобы все точно.
– … Мне было стыдно, что не слушалась их и училась… хуже, чем могла.
Дети почему-то слушали, видимо, были выбиты из колеи простой человеческой речью. Пыль, жившая до этого только в тяжелых лучах, постепенно накрыла весь зал. Воздух стал вязким, каждое слово повисало в нем и жило долго.
– Когда ты молодой, то хочется играть… И развлекаться. Но надо учиться, ребята!
Учителя сидели на первых рядах. Им тоже нравилось.
– Представьте себе, – пристально посмотрела в зал Анна Петровна, – что из всего вашего класса останется в живых только одна какая-нибудь девочка. А остальные погибнут. Останутся молодыми навсегда. И эта девочка будет расти, взрослеть, даже состарится. И встретит будущее.
Последние слова были совсем уже «не по протоколу», но завуч сияла. Она не очень вслушивалась в смысл – общая интонация и патриотизм происходящего казались гораздо важнее.
Видимо, закружилась голова, потому что, как бы свет ни кружил пыль по залу, он не смог бы перевернуть воздух ногами вверх. Даже не сам зал с ребятами, а воздух: как будто все остались на своих местах, а он перевернулся. Значит, точно – голова. Лица стали превращаться в пятна, но не в те цветные, как на даче, а в блеклые и пыльные.
Анна Петровна обернулась. Ирина Сергеевна проникновенно слушала, подперев подбородок кулачком, и тоже расплывалась.
В этот момент Лика подумала, что когда-нибудь умрет. Пятна перед ее глазами на мгновение уступили место чистому воздуху, и в нем она отчетливо увидела бабушку. Бабушка молчала, потупив взгляд, как будто тоже чувствовала, что Лика умрет. Нужно было скорее говорить, и не всякую чушь про мертвых одноклассников, а что-нибудь хорошее, правильное, про учебу. Но Лика молчала. Она смотрела на бабушку и машинально крутила на левой руке колесико ее без спросу взятой «Ракеты».
– Обязательно надо учиться… Ребята… – сказала она. – Перед вами открыты все дороги… Все пути… Если будет война, вы же не сможете учиться. Главное в жизни – учиться и быть… вежливыми.
Точка была поставлена отличная, Ирина Сергеевна захлопала, зал подхватил.
Глава третья
1
Никого не было в этот день быстрее Лики. Не разгримировавшись, старушкой, она пробежала через пустыри, потом – вдоль стадиона, а потом – вдоль нового гастронома к остановке. Трамвая не было видно вплоть до горизонта. Он мог прийти через минуту, а мог – через пятнадцать.
Она побежала дальше, и в этот момент испортилась погода. Словно
Лика остановилась около дома Старика и подумала, что должна обязательно зайти к нему сейчас. Но через мгновение уже бежала дальше.
Было около двух часов дня, зрители еще не толпились у входа, почувствовать премьеру можно было только по ярким, в полтеатра, афишам. Не притормозив ни на секунду, собрав все гудки трамваев и машин, она забежала в театр через «служебный» и помчалась вверх по лестницам. Подальше от сцены, от звуков настраивающегося оркестра, выше, еще выше. Оттолкнулась, взлетела и приземлилась уже в центре гримерки.
Сначала обернулся военный, потом Елена. Лицо у нее было белое и глаза – белые, как у человека, который понял, для какой жизни рожден и смирился с этим. Они не понимали, что за старушка стоит перед ними, почему так тяжело дышит.
– Елена Валентиновна, – сказала Лика, – извините меня, пожалуйста.
2
В полседьмого перед главным входом народа было пруд пруди: мужчины в костюмах, женщины с прическами, дети в костюмах и с прическами. Кто-то на маленькой площадке перед театром неуклюже парковал автомобиль, кто-то приехал на трамвае, люди ждали друг друга. Стояла духота, дождь мог начаться в любую минуту и не начинался уже несколько часов.
Анна Николаевна по традиции собрала всех актеров на сцене, чтобы пожелать удачи.
– Друзья мои, – сказала она, – жизнь спектакля меряется годами. А премьера – это первый шаг. Так давайте сделаем его уверенно, с любовью к музыке и нашим зрителям.
Артисты зааплодировали. Они знали ее слова наизусть, но все равно было приятно.
– А где наша Графиня? – спросила Анна Николаевна. – Я не вижу Леночку.
Никто не знал, где она.
Анна Николаевна поднялась на второй этаж и постучалась в гримерку. Один раз, другой – никто не отозвался. Потом вдруг Елена ответила:
– Я здесь. Все в порядке.
Показалось, что совсем не в порядке: дверь заперта, голос странный, и вообще – почему-то полная тишина внутри.
– Леночка, как вы?.. Зрители уже в зале.
Опять несколько секунд было тихо, а потом Елена снова ответила громко и отчетливо:
– Я знаю. Я буду точно на свою мизансцену.
3
В семь часов ноль-ноль минут зрительный зал напоминал цветочный базар. Ароматы смешались, было душно, и все зааплодировали, чтобы спектакль начался.
Школьники сами по себе, без шиканья учителей прекратили болтать. Потому что свет погас, занавес открылся и потому что зазвучала музыка: настоящая, не из динамиков. Все вместе это оказалось так здорово, что, пооткрывав рты, дети уставились на сцену.
Анна Николаевна по старой привычке уселась на откидное сиденье последнего ряда. Декорация была в новаторском стиле: накрененные стены из гигантских игральных карт. Ей это не очень нравилось: куда приятней перенестись в настоящее девятнадцатое столетие, с колоннами и прочими штуками. Но… она всегда считала, что режиссерам виднее, какие сейчас современные тенденции.