Молодость
Шрифт:
Старик ждал. Потом не выдержал и спросил:
– Может, действительно, вы за меня сходите?
Она подошла и обняла его.
– Конечно, схожу.
Глаза Старика засветились, как у мальчишки, услышавшего «Да».
– Только вы, – строго сказала Анна Петровна молодому человеку, – побудете здесь и, если что, вызовете «скорую».
– Обязательно, – сказал курсант.
– А как ваша фамилия?
– Курсант Антонов, вторая рота.
Она обняла Старика еще крепче, прижалась губами к его глазам.
– Анна Петровна… Анна Петровна…
– Все хорошо, Николай Николаевич, я вернусь, и
– Я вам скажу тогда все…
– Конечно… Дождитесь меня…
Она собралась и вышла с пионерами. Курсант Антонов запер за ними дверь.
Счастливый, сияющий Старик вернулся в комнату. Сердце стучало очень сильно, но не болело. Несколько мгновений он улыбался и смотрел на улицу. Там было зелено и солнечно, а без очков даже красиво – просто пятна и пятна… Вдруг улыбка сошла с его лица, он взял портрет жены. Безо всяких очков каждая звездочка на погонах и каждый волос на голове стали видны отчетливо.
– Аня, – сказал Старик, – с праздником.
3
Анна Петровна не думала о том, куда ее повезут, перед кем выступать и что говорить. Она согласилась, потому что волновалась за Старика и потому что это был единственный способ оставить его дома. После, когда ехали в зашторенном микроавтобусе, она не разбирала дороги и волновалась: как он там, не причудится ли ему опять что-то, из какой роты курсант Антонов? Видно было, что парень он хороший, но знать такие вещи не помешает. Это, например, как когда мама уезжает на такси, и надо номер машины запомнить… Из второй роты. Курсант Антонов из второй роты… Автобус потряхивало, перед глазами все плыло, стриженые кочанчики пионеров болтались из стороны в сторону. Собственно говоря, они не были никакими пионерами, и галстуков у них не было – просто школьники в белых рубашках.
Потом на несколько секунд она заснула. Не закрывая глаз, не поникая головой. Даже приснилось что-то. И в этот момент автобус остановился. Курсант подал руку, помог спуститься. Анна Петровна вышла, отходя ото сна, привыкая после полумрака к солнцу. И только в этот момент поняла, что стоит во дворе своей школы.
Тут же из центрального входа выбежала целая свита детей с еще какими-то цветами, все в бантиках. Тараторя на ухо поздравления, они взяли ее под руки, повели в здание. Коридоры были тихими и совсем пустыми, как если тебя выгнали с урока и ты бродишь до перемены. Свита то и дело угодливо притормаживала, давая ей отдышаться. Шли медленно и долго.
Как только вошли в актовый зал, из динамиков грянул духовой оркестр. Тут же его заглушил шум откидывающихся деревянных сидений – дети встали.
Завуч Ирина Сергеевна повела Анну Петровну на сцену. Раньше часто приходилось сюда забираться: на всякие утренники и спектакли. Иногда даже хлопали. Но чтобы вот так: овация до выступления… Круто…
– Значит, ребята, – строго сказала завуч, – после никто не расходится, все организованно идут в театр. А сейчас женщина-ветеран расскажет про войну, про то, как она за нас воевала.
Дети сели. Еще раз громыхнули сиденья. Надо было срочно что-то придумать, а в голове засело «женщина-ветеран». Это напоминало «человек-паук», «кит-убийца» или «вокзал-микрорайон». Ее подвели к микрофону, стало совсем тихо, она слышала только
– Расскажите нам, – повторила Ирина Сергеевна, – как вы за нас воевали!
Молчать было уже страшнее, чем говорить, она начала.
– Мы за вас… – и остановилась. Увидела в третьем ряду Воронину, простую Воронину из класса, и это сбило ее… – Мы за вас… – и тут уже разглядела всю «благодарную публику». Она была вообще не благодарная: кто-то смотрел в пол, кто-то – в сторону, кто-то даже – на нее, но совершенно пустыми глазами. А из-за штор пробивало жаркое солнце. Анна Петровна представила, что сейчас чувствуют ребята: душный зал, церберы за спиной, ни встать, ни выйти, солнце сводит с ума. И, вдобавок ко всему, на сцене не сверстник, читающий стихотворение, например, не приглашенный артист в красивом костюме, а маленькая, сгорбленная старуха. Так что, в принципе… она была с ними согласна. Потому что тоже смотрела, как завороженная, на эти лучи из-за штор и тоже ни о чем другом не думала.
– Мы за вас, – начала она, и после паузы это прозвучало совсем глупо. Получалось, не «мы за вас воевали», а просто – «Мы за вас». В том смысле, что – «не против». Черт, мало того, что старая и горбатая, еще и запинается, слова сказать не может. Ирина Сергеевна решила помочь и зааплодировала.
– Значит, ребята, сейчас нам женщина-ветеран расскажет про то, как это было. Про лихолетье.
– Про что? – не поняла Анна Петровна.
– Про лихолетье! – подобострастно шепнула завуч на ухо.
Была только секунда, чтобы взять себя в руки и избежать провала, но нормальному человеку сложно вот так сразу понять, что такое «лихолетье» да еще внятно про него рассказать.
– Расскажите нам, пожалуйста, про боевую молодость, про то, как вы совсем юной девушкой отправились воевать!
С чего она взяла, что воевать, а не танки ремонтировать? Ну да, когда столько наград на пиджаке (особенно если в них не разбираться), кажется, что ты каждый день только и делал, что Берлин брал.
Грянули аплодисменты. И она вспомнила, как когда-то давно (ей было лет, может, девять) сидели на даче, за большим деревянным столом, и бабушка чистила яблоки, а дедушка копался в огороде. Бабушка сказала: «Я только закончила школу в сорок втором. Пошла на фронт медсестрой».
Вот, точно, это и надо рассказывать, она это наизусть знает.
– Я закончила школу в сорок втором, – сказала Анна Петровна, – и пошла на фронт медсестрой. Мы были такими же молодыми ребятами, как вы. В нашем классе было двадцать шесть человек.
Раздался смех, зашумели. Видимо, в каком-то классе тоже было двадцать шесть человек, и это показалось очень смешным.
– Как двадцать шесть панфиловцев, – грозно сказала Ирина Сергеевна.
Тогда стояло совсем-совсем лето. Середина. Но еще до шестнадцатого июля, когда кажется, что – все, конец фильма, курс – на осень. Все вокруг было зеленое и голубое. Даже не то что голубое небо и зеленые деревья, а просто: зеленое и голубое. Дедушка присел рядом, стал слушать. Бабушка называла много фамилий, они улыбались, как будто не думали о том, что все эти люди погибли, а только что учились вместе и всячески проказничали. Получалось: не важно было, что человек умер, а просто важно, что жил.