Молоко с кровью
Шрифт:
– Да… ничего… не буду.
– А я вам говорил – неподходящая кандидатура! – вставил секретарь парткома. – Разве таких направляют за счет хозяйства на учебу? Вы ж только посмотрите – ему все по барабану. В селе знают – днем немец под трактором валяется, ночью на ставке рыбу ловит. Вот это и все интересы у человека. Ни тебе вдохновения, ни стремления самоутвердиться, новую профессию освоить или новые знания в работе использовать. В самодеятельность калачом не заманишь. Честь колхоза в прошлом году на районных соревнованиях отстаивали, так все хлопцы жилы
– Что за учеба? – не поверил Степка.
– А рыбы хоть много ловишь? – проснулся от старческой спячки председатель сельсовета Панасюк. – На макуху?
– Так! Хватит тут мне лясы точить! – прикрикнул Старостенко. – Дело серьезное. – На незнакомца кивнул. – Уважаемый человек из района приехал с разнарядкой. Должны отправить ракитнянца на учебу.
– Я… не хочу из Ракитного… – покраснел Степка.
Старостенко вздохнул, затылок почесал, тяжелую ладонь немцу на плечо положил.
– А что делать? Должен, потому что разнарядка пришла на мужчину со стажем работы в хозяйстве. Мы тут перебрали – ты один подходишь.
– Не нужно мне это… – покраснел сильнее.
Старостенко нахмурился.
– Смотрю я на тебя, Степа… Вроде ж и неплохой хлопец. Не пьешь, в технике разбираешься, а чего-то тебе не хватает… Знаний не хватает! Так?
Незнакомец из района бумагами пошелестел, напомнил председателю колхоза:
– У вас еще с демографическими показателями не очень-то…
Старостенко зыркнул на районного, руки за спину заложил и заходил вокруг Степки, как вокруг новогодней елки.
– Вот, вот… То-то и оно! – остановился да как хлопнет Степку по плечу. – А женись! Верно я говорю? На демографических показателях отработаешь, если учиться не хочешь. В народе говорят: до тридцати – не женатый, до сорока – не богатый, выходит, совсем пропащий.
– Нет мне еще тридцати. – Степка растерялся окончательно.
– Нет, нет… Но уже и не восемнадцать. Как ты вот без женщины управляешься?
– Известно как, – хохотнул Ласочка.
– На селе девок – как вшей в солдатской портянке, – вел свое Старостенко. – Взять, например… – к Марусе обернулся, – как ты, Маруся, говорила, ту девку звать?
– Татьянка, – впервые заговорила Маруся.
Степка глаза опустил, кровь аж под кадык. «Проклятая, – задохнулся от гнева. – Что делает? Что делает, паскуда?! Совсем хочет меня со свету сжить!»
– Татьянка! – подхватил Старостенко. – Хорошая девка! Вот только что нос горбом, так и ты, Степа, не первый парень на селе. Как раз пара. Колхоз тебе свадьбу организует. Хату дадим. – На Лешку глянул. – Дадим?
– Есть еще одна незаселенная, – Лешка отвечает.
– Вот! Слышал? Хату новую дадим. С газом.
– Не нужна она мне, – отчаянно запротестовал немец.
– Кто? Татьянка? Или хата? – выскочил Ласочка.
– Ни девка, ни хата…
Старостенко надоело уговаривать немца, он грохнул кулаком по столу так, что аж графинчик с водой подскочил, сел в свое кресло и постановил:
– Тогда
Степка вцепился руками в стул, стиснул зубы и прохрипел – едва слышно:
– Хорошо… Женюсь…
Старостенко усмехнулся, руками развел – вот и славно.
– А на учебу кого писать? – спросил его районный.
Степка с ненавистью на Марусю зыркнул.
– А вон Маруську запишите. – И Старостенко: – Стаж у нее имеется. И жениться ей не нужно. Пусть грызет науки…
Маруся от окна на немца глянула, словно серебром одарила.
– Нет, – говорит. – Я из Ракитного не хочу…
Двести лет назад один человек слепил в степи первую мазанку под ракитой у дороги за десять километров от тогда еще небольшого городка. С того времени Ракитное так и разрасталось вдоль дороги к теперь уже большому городу. Каждая улица начиналась от асфальтовой дороги и, хоть звалась Шевченковской, Красной или Ленина, все равно вела в степь. Старостенко новыми колхозными хатами гордился больше, чем партизанскими подвигами.
– Убивать – горькая наука, – говорил, – а строить – радостная.
И строил. Сначала новыми хатами специалистов в Ракитное заманивал. Станет в степи около только что построенной хаты, руку ко лбу козырьком приложит, в сторону города глянет.
– Когда уже та случка будет… – сам себе про компартийные планы слияния города и села. – Нам рук рабочих не хватает.
Случка все откладывалась, но несмотря ни на что в степи появилась новая улица с десятком крепких кирпичных домов.
Маруся хозяйничала в доме и усмехалась, вспоминая, как растерялся немец, когда узнал, что должен жениться. Стукнула дверь – Лешка на порог. Веселый. Жену на руки подхватил и ну кружить.
– Да что? Что? – удивилась.
На пол поставил, глаза сияют.
– Ну, Маруся, готовься… В новый дом переезжаем.
– Правда? – не поверила.
– Погоди… Погоди, любонька! – обнял, к себе прижал. – Все у нас будет. Все! И в санаторий поедем.
– Так не болею я, – рассмеялась.
– Тогда в парткоме путевку за границу попрошу. В Болгарию. Как член партии.
– А я ж у тебя беспартийная.
– Ты у меня… как солнце. – Улыбку спрятал, брови серьезно насупил. – А что у нас сегодня на обед, жена?
Взглядом обожгла, мол, ох и суровый, поправила красное намысто коралловое на шее и пошла в кухню. Лешка сел к столу и нащупал в кармане холодные камешки. Пусть, пусть… Вот сейчас пообедает и тогда уже вручит Марусе подарок. Она такого, верно, никогда и не видела.
Холодные прозрачные камни в кармане – результат долгих размышлений, и Лешка отчего-то был уверен, что стоит лишь Марусе увидеть изысканные бусы из прозрачного горного хрусталя, как она за тридевять земель закинет те дурацкие кораллы, на которые Лешка натыкается каждый раз, когда хочет поцеловать Марусю. Уже и так пробовал уговорить ее снять их, и сяк, а Маруся уперлась – ни в какую!