Молоко с кровью
Шрифт:
Седовласая учительница Нина Ивановна, Татьянкина мама, дочкины сомнения выслушала и стала пальцы загибать:
– Во-первых, не пьет. Сама говорила. Во-вторых, не гулящий, за девками не бегает. Сама говорила. В-третьих, работящий. Это я и без тебя знаю. В-четвертых, имеет интересное хобби – рыбную ловлю. Другие под заборами валяются, прости Господи, а он сможет семью прокормить.
– Чем? – чуть не расплакалась Татьянка, потому что как мать послушать, так немец – чисто ангел небесный.
– Рыбой! – Педагоги редко сомневаются.
– Да
Разговор с матерью таким ненужным показался. Не нужна уже Татьянке моральная поддержка и болтовня про достоинства немца. Согласна она! На все согласна. Но прошла неделя, по селу пересуды поползли, а немец к Татьянке что-то не торопится. А вдруг сволочь Ласочка просто поиздевался над некрасивой библиотекаршей? Вдруг сбрехал? Что, если не придет немец?
И так Татьянке себя жалко стало, что разрыдалась еще сильнее, и педагогическое образование не помогло Нине Ивановне успокоить дочку цивилизованными словами про красивую душу и терпение, которое обязательно когда-нибудь вознаградится.
– Да пропади оно пропадом, терпение! – закричала ей в ответ заплаканная Татьянка. – Я семью хочу. Мужа… Детей…
Нина Ивановна вовремя забыла о педагогическом образовании, звонко ударила дочку по щеке и приказала:
– А ну бегом умойся! Вот вдруг сейчас придет Степан, а ты как мымра заплаканная!
И подействовало. А через час в двери Татьянкиного дома постучал немец.
Прежде чем открыть дверь, Нина Ивановна заставила своего мужа, Татьянкиного отца Тараса Петровича, который заведовал ракитнянским током, поклясться, что тот ни за что не ударит по рукам при словах «Добрый вечер!» и не предложит гостю сто грамм для храбрости.
– Единственную дочку, может, удастся замуж выдать! – сказала.
– Клянусь! – ударил себя кулаком в грудь Тарас Петрович.
Потом Нина Ивановна ткнула Татьянке свою красную помаду и приказала накрасить губы.
– Еще хуже будет, – руки у библиотекарши задрожали.
– Мама плохого не посоветует! – подал голос Тарас Петрович.
Немец как раз снова постучал в дверь, и Татьянка быстренько накрасила помадой губы, потому что знала: мать будет стоять над душой, пока по-ее не будет, и поспорь с ней Татьянка еще хоть минутку, немцу надоест стучать и он уйдет. И вернется ли снова?
– Готовность номер один! – оповестила семью Нина Ивановна и пошла открывать.
Степка как раз собирался уходить со двора.
– Степан? – Нина Ивановна сделала большие глаза. – Проходи!
Учительница прямо с порога хотела было сурово и конкретно, как на уроке, задать немцу главный вопрос: мол, и что это привело холостого парня в дом незамужней девушки, но интуиция подсказывала – лучше сначала завести немца в дом, усадить, закрыть дверь на замок, и вот потом…
Степка вошел в просторную гостиную, где на диване рядком, как два китайских болванчика,
«Так вот от кого ей такой шнобель достался! – подумал, здороваясь с Тарасом Петровичем за руку, и удивился, как по-разному одинаковые носы могут выглядеть на разных лицах. – А Петровичу такой нос даже идет». Глянул на Татьянку, отчего-то покраснел и сказал:
– Добрый вечер!
Видимо, для Тараса Петровича это была кодовая фраза. Он услышал приветствие, вскочил с дивана, улыбнулся во все тридцать два, потер ладони и ударил Степку по плечу:
– По сто грамм? Для храбрости!
– Да можно, – растерялся Степка.
Нина Ивановна схватилась за сердце. Планы выдать дочку замуж рушились на глазах. Все, что будет после ста грамм для храбрости, учительница знала в деталях: вторая – за моряков, третья – за женщин, четвертая – за хряка Никитку, потом экскурсия в загончик, где и живет хряк Никитка, и прямо там снова – за знатного хряка, потом – «Жена! У нас что, уже и огурцы закончились?!», потом – «Кто с нами не споет – вражья падлюка! Жена, неси ружье!».
Учительница упала в кресло и покраснела от злости.
– Ну все! – процедила. – Я умываю руки!
Татьянка глянула на мать, на отца, который уже нес две чарки и бутылку горилки, на растерянного немца… Тоже покраснела, но не сдалась: вскочила с дивана, пошла к серванту с посудой, достала еще одну чарку, поставила на стол рядом с двумя другими и упрямо сказала:
– Я тоже буду!
– Доця… Давай я тебе винца легкого домашнего из погреба принесу, – предложил Тарас Петрович.
– Нет, – заупрямилась, – как вы, так и я.
– Я могу не пить, – вставил Степка.
– Как это? – У Тараса Петровича челюсть отвисла. Насупился и налил во все три чарки – через край.
– За ваш дом, – зачем-то ляпнул Степка.
– Годится! Вторая – за моряков! – Тарас Петрович уже выпил и наливал по второй.
– За моряков! – отчаянно выкрикнула Татьянка и выпила вторую.
– Годится! – качнулся Тарас Петрович. Налил. – Теперь – за женщин!
– За тебя, Татьянка, – сказал Степка и поднес ко рту третью.
У библиотекарши загорелись глаза. Она храбро выпила третью, подошла к Степке, но между ними втиснулся Тарас Петрович, положил им руки на плечи и приказал:
– Идем! Сейчас хряка покажу!
В темном загончике Степка зацепился за вилы, упал в солому и признался Татьянке, когда она кинулась помочь ему встать:
– Татьянка… Слышь? Так быстро пьют в вашем доме… Я так быстро не могу.
– А мы тут жить не будем! – ответила хмельная, а оттого отчаянно храбрая библиотекарша.
– А где? – удивился немец.
– У тебя.
– Так ты согласна за меня пойти? – не поверил немец, потому что был уверен – библиотекарша ни за что не согласится выйти за него, и Старостенкова с Маруськой затея обязательно провалится.