Молоко с кровью
Шрифт:
– Согласна, – и на шею ему бросилась.
У Степки отчего-то даже слезы на глаза навернулись. Ишь ты, какая хрупкая. Ручки тоненькие, не то что у Маруси. И сама – худенькая, маленькая. А горбатый нос тут, в темном загончике, вообще не видно. Ишь ты, какая трогательная. На шею бросилась. «Видела бы меня Маруська, – закрутилось в хмельной голове. – А то думает, ведьма, что я ей принадлежу. А на меня вот библиотекарша кидается. Да и не уродина вовсе, хоть нос, конечно, подкачал. И женюсь. Вот возьму и женюсь в самом деле. И пусть тогда Маруська
– Давай завтра в сельсовет пойдем. Пусть распишут, – ляпнул.
– Без свадьбы? – испугалась она.
– Хорошо… Можем подождать.
Библиотекарша вдруг от Степки оторвалась, голову опустила, оттолкнула отца, который после общения с хряком уже перешел к следующему пункту программы и предложил выпить за хряка, и так горько выкрикнула на весь загончик, что даже Тарас Петрович замер с наклоненной к чарке бутылкой в руке.
– Значит, по Маруськиному приказу берешь меня в жены?
Немец растерялся.
– А Маруська тут при чем?
– Говорят, она председателю нашептала, чтоб тот приказал тебе на мне жениться.
– Не знаю я, кто там что кому шептал. Председатель выбирать велел – или в институт ехать, или жениться. Мне лучше жениться…
– Что?! – библиотекарша ушам не верила. – Ты отказался от учебы ради меня? Быть этого не может!
– Дети, айда до хаты, – пришел в себя Тарас Петрович. – У меня еще один тост есть.
– Не хочешь, не выходи за меня… – Немцу послышалось что-то враждебное и чужое в Татьянкином голосе. Пожал руку Тарасу Петровичу. – Пойду я…
– Ну и иди! Хоть совсем пропади! – беспомощно выкрикнула библиотекарша и бросилась в дом.
Уже поздним вечером, когда Тарас Петрович, исполнив любимую программу на все сто, сладко храпел на диване, Нина Ивановна спросила дочку:
– Так и сказал?
– Так и сказал: «Не поехал учиться, чтоб на тебе жениться».
– И чего ж ты тогда тут сидишь? – всполошилась мать.
– А что мне теперь делать? Обидела я его. Намолола черт знает что!
– Зачем?
– Горилка! – плачется Татьянка. – Три чарки выпила, чтоб, значит, отец его без меня к хряку не потянул. И все, в чем сомневалась, на языке оказалось.
Нина Ивановна налила стакан рассола, поставила перед дочкой и приказала:
– Пей и иди!
– Куда?
– К нему.
– И что я ему скажу?
– Да уже хватит вам разговоры разговаривать! Наговорились сегодня обо всем! И о моряках, и о женщинах, и о хряке, трясця матери! Делай уже что-нибудь, а то вот так и просидишь до старости.
Горькие слова вернули библиотекарше решимость. Она опрокинула стакан рассола и пошла к двери.
– Мама! Если к утру не вернусь, значит – или замуж выхожу, или утопилась!
– С Богом, дочка! – благословила Татьянку учительница.
На улице уже совсем стемнело. Степка сидел на лавке и курил «Пегас». Татьянка,
– Немец! Бери меня в жены! Я тебя так любить буду, как тебя никто и никогда любить не будет! – И добавила: – А горилку я вот из-за тебя сегодня впервые выпила.
– Да не поверю, – отозвался Степка. Сигарету бросил, на Марусин двор глянул – нет никого и окно закрыто.
– Чтоб я… – всхлипнула. – Вино домашнее могу… А горилку – нет.
– Хорошо, – пожал плечами. – Поженимся. Старостенко обещал свадьбу организовать.
Библиотекарша всхлипнула сильнее и припала к немцу. А из степи к Орысиной хате шли Маруся с Лешкой. Легкие, парят над землей. Лешка уже дошел до порога, глянул на улицу и усмехнулся:
– Глянь, Маруся, каким дисциплинированным немец оказался: приказал ему Старостенко на горбоносой жениться, он – как пионер!
Маруся увидела Степку с Татьянкой на лавке, вздохнула:
– Да, может, хоть это поможет.
– Ты о чем? – не понял Лешка. Вот всегда Маруся ему загадки загадывает.
– Замерзла я что-то, – ответила Маруся, – до самого сердца холодно. – К Лешке прижалась. – Нужно будет окно на ночь закрывать.
Старостенко слово сдержал. И хоть как Татьянкин отец ни доказывал, что и сам в состоянии единственной дочке свадьбу сыграть, председатель велел молчать и постановил:
– С тобой, Тарас, все понятно. А у Степана родителей Бог к себе прибрал. Мать в войну на гранате подорвалась, Барбуляк-калека без нее недолго протянул. Хлопец сам, как бурьян, рос. Так что ж ему теперь – как сироте жениться? Сам рядом с ним на отцовское место за столом сяду. Как-никак, а все эти годы я его опекуном был, и сейчас не откажусь, сделаю хлопцу хорошую свадьбу. А ты поможешь. Точка.
Сначала хотели в клубе разгуляться, но в Ракитное как раз цирк приехал, и Тарас Петрович с хлопцами с тока за день расчистили заброшенное Степкино подворье и построили на нем настоящий свадебный шатер с брезентовым тентом. Немец и сам помогал, даже нравилось ему это, все подправлял за хлопцами, а те подначивали:
– Да ты, Степка, придирчивый, будто и правда немец.
– Один раз женюсь, – бормотал в ответ.
Накануне свадьбы продавщица сельпо положила перед Степкой на прилавок чешский шерстяной костюм и сказала:
– От себя оторвала! Бери, немец!
– Спасибо, – смягчился.
Шел по Ракитному домой с костюмом и парой крепких кожаных туфель, и мысли – роем. Вот жил он, жил, почти до тридцати лет дожил, кажется, каждую собаку в Ракитном знает, а как-то не довелось с односельчанами близко сойтись. Все – сам по себе. И Маруся… А вот надумал жениться, так все село ему – кто слово доброе, кто помощь. И от чистого сердца, словно немец им – родня кровная. Марусю вспомнил: «А я тебя женю, Степка. Ровней будем»… Ишь ты! И тут она нарисовалась. Ровня? «Увидим», – подумал. Во двор зашел.