Молоко волчицы
Шрифт:
Ночью в чихирню Зиновея Глотова постучали. Зиновей привык к поздним посетителям, а войны и революции его не касаются — он однорукий. Вошли, рассказывала полногрудая Маврочка, жена Зиновея, матросы, со звездами на шапках. Один с забинтованным лицом — это был Гришка Очаков. Заперли дверь. Достали наганы. Стали требовать у шинкаря золото и серебряные чаши из синагоги. Зиновей отдал им последнюю выручку. Еще давай! Нету. Они привязали его к лавке и резали ремни со спины «проклятого белогвардейца», и Зиновей кончился в муках. Маврочку изнасиловали гуртом, перебили старинную коллекцию вин в кувшинах, запаянных медью, забрали чихирь и водку и, скотски загадив чихирню, ушли. Пойти
Веют ветры над чихирней, на помойке роятся изумрудные мясные мухи, ногайский кобель волочит гремящую цепь. В зеленых бутылях вино, на стойке важная бочка. Торгует криволицый, засучив рукава на тонких синеватых и тоже будто искривленных руках. Гостям прислуживает Маврочка — щеки нежнее гречишных блинов, из-под юбки пенится кружевная рубашка.
И час Мавры настал. Два подвыпивших матроса ввалились в чихирню. На круглых с ленточками шапках — звезды, на груди полосатые тельники. Маврочка так и сомлела — такие. Мигнула криволицему и с полным рогом навстречу. Ребята здоровые, молодые, а рог на стол не поставишь — надо пить до дна. Выпили. Сели — брага да чихирь. Маврочка на вино не скупится — пейте, дорогие гостечки, а деньги потом отдадите!
Вина на сей случай криволицый наварил с табаком. Пили, пили братишки и уронили головы, уснули мертвецким сном. Под чихирней два подвала. В одном приготовлена яма. Криволицый выглянул на улицу — никого. Мавра сама перетаскала спящих матросов в яму, засыпала ее, сравняла с полом и бочки на той могиле поставила. И только после этого дала волю слезам по покойнику Зиновею.
Пенится в кружках шинкарки красный чихирь. Пейте, казаки, милости просим, солдатики, заходите, люди добрые!
Приходила Февронья Горепекина, пытала Мавру: не заходили к ней два матроса? Нет, не заходили, да и всех не упомнишь — народу много. Побледнела и тут же улыбнулась шинкарка, когда пришел еще один матрос, грозный начальник чека и трибунала Быков. Он ничего не спрашивал, брагу пил да зорко смотрел на хозяев чихирни. Предложила ему Маврочка гуся жареного и вина прасковейского — не отказался, но за все заплатил сполна.
Мало знал начальник особого отряда Быков, хотя он последним видел матросов, явившихся к нему навеселе с рапортом, что прибыли для прохождения службы в его отряде. Они просили отпуск на один день, отдохнуть, и он разрешил. Из окна видел, как они стояли на улице у жаровни и пили пиво, щурясь от солнца. А потом пошли дальше. Прошли сутки — они не вернулись. Их видели на базаре, в станционном буфете, сидели они и в ресторане гостиницы «Метрополь» и — исчезли. Люди не иголки, но в те времена пропадали безвестно целые полки.
Не верилось, чтобы два кочегара с броненосца «Аскольд» дезертировали. А такой точки зрения придерживался военный комендант Синенкин. Быков, сам матрос, зло обложил коменданта. И Синенкин после того при встречах с Быковым старался его не замечать.
А скоро тому и другому пришлось спешно эвакуироваться — в станицу залетели белые.
«Генерал» Калуга, бывший жандармский ротмистр, командующий белым соединением, первым делом приказал выловить всех оставшихся — красных. Пригнать их на Пятачок перед гостиницей «Эльбрус». Сам с адъютантами сел на балконе. Балкон застлан ковром и убран розами. Красных пригнали несколько типографских служащих, верставших во время боя последний номер газеты. Генерал приказал, чтобы они на глазах людей съели часть
Спиридону Есаулову спектакль на площади не понравился. Но остановить бесчинства и мародерство даже в своей сотне не мог. Сказавшись больным, он все дни оставался дома с женой, налаживая пошатнувшееся хозяйство.
Алексей Глухов, белый провиантор и квартирмейстер, обходил дворы и собирал пожертвования станичников на войну против коммуны. Отец Евстратий дал белой орленой парчи на хоругвь. Дедушка Моисей Синенкин турецкий ятаган пожертвовал. Кто муки, кто молодой картошки, кто поросенка. Кто не жертвовал добром — силой брали, за спиной провиантора четыре молодца с винтовками. Глеб Есаулов, поверивший в белую власть, пожертвовал десять пудов муки с казенной мельницы. Между делом навел провианторов на жирный кусок — у Аввакума Горепекина, христопродавца, два борова сидят в свинухе, припомнил Февронье белых коней-лебедей. Понятно, кабанов закололи да еще выгребли из погреба картошку.
Алешка Глухов заторопился к жене. Она было кинулась убегать, а он, гогоча, легко догнал ее, как ожиревшую гусыню, поволок в сарай, на сено, и надолго припер дверь изнутри вилами. Потом Алешка резал шашкой хозяйских кур.
Новая провиантская команда шерстила дворы подряд, не пропуская ни красного, ни белого. Во дворе Глеба Есаулова обнаружили: свинух подперт восьмигранным стволом медной пищали.
— Коммуне сохраняешь? — ощерился Саван Гарцев.
— Да она там спокон веку, от Шамиля!
— Оружию хранишь, лярва? В расход захотел? И на братца Спиридона не надейся — с большевиком Михеем станицей правил!
Вдруг Саван замер и резво плюхнулся пузом на землю, ухватив заверещавшего голенастого петушка, помеченного чернилами. Свернул ему головку и кинул на фургон.
Ствол пищали отчистили кирпичом. Проявился символ: алчный лев терзает хищную орлицу. Призвали Ваньку Хмелева и установили единорог на арбе Глеба, как на лафете. В казенную часть пищали всыпали пороха, забили рубленого свинца, и Федька Синенкин поднес фитиль. С обвальным гулом рявкнул единорог, вырвалось адское пламя, и молодую вербу повалило в воду.
— Этой орудии сносу не будет! — гордился Саван, добывший п у ш к у.
— Ото каюк красным пролетариям! — одобрили п у ш к у офицеры.
Знойные летние балки одуряют запахом цветов — мало косили. Оглушительно стрекочут кузнечики. Начищенные травами, лоснятся сапоги Глеба. Бурая овчарка из поколения волков бежит следом, надолго отставая у нор. Уходит Глеб от белых карателей, уходит искать брата Михея. Спиридон на просьбу вернуть арбу только засмеялся:
— Дурак ты, Васильевич, голова цела — вот и радуйся!
Да уж лучше бы голове небольшое ранение нанесли, чем забрали такую красавицу арбу — сто пудов подымала, и в колесах особенный пристук!
У Воронцова моста Глеба остановили бойцы Михея Есаулова. Привели к командиру, в шалаш в камышовых дебрях. Денис, Антон, Михей водили пальцами по карте станицы. Глеб поздоровался с ними, рассказал о бесчинствах белых, сообщил все, что знал о расположении их частей. Пожив три дня в камышах, Глеб пожалел, что ушел со двора. Ни воевать, ни служить он не хотел, а в эскадроне пришлось ему стать красным бойцом.