Молоко волчицы
Шрифт:
ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ
Ненастным вечером Невзорова возвращалась под проливным дождем домой. От тусклого фонаря шагнул к ней человек в короткой бурке, глянцевито-желтых крагах, укутанный, как абрек, башлыком.
— Добрый вечер, Наталья Павловна.
— Добрый вечер, — оробела она, жалея, что не взяла с собой отцовский маузер, время было лихое.
— Я Севастьянов, друг вашего покойного отца, я хоронил его и снял медальон с портретом вашей матери.
Она была доверчива
Гость заметил, что она прислушивается, глядя на дверь, — с минуты на минуту должен прийти Антон.
— Я понимаю ваш трепет, — сказал он, — и хочу скорее покинуть вас, но мне нужна ваша помощь.
— Какая?
— Пропуск на выезд.
— Вы… служите сейчас?
— Нет, я не белый, не красный, разумеется, был офицером, но давно сломал свою шпагу, как адмирал Колчак. К тому же я топограф, наука моя нейтральная, далека от политики.
— Куда вы хотите ехать?
— В любой приморский город. Я вышел из игры. У меня есть небольшие деньги в швейцарском банке — наследство.
— Я ничего не могу.
— Вы накоротке с комендантом.
— Откуда вы знаете?
— Я присутствовал при вашей лекции ему в лечебнице — сидел за панелью гардероба. Я приехал сюда с большим риском, чтобы передать вам медальон, меня чуть не схватили, и я не знал, что отсюда так трудно выбраться.
— Печать у коменданта, а не у меня.
— Между нами: ваш дядя Николай Андреевич поднял мятеж против красных на Дону. И вам, и коменданту это может повредить. Вам нужно переменить фамилию, выйти замуж за коменданта.
— Кровное родство не в счет, я не видала дядю лет десять.
— Умный человек поймет это, а какой-нибудь пролетарий просто решит: в расход.
— Сейчас война классовая, а не родовая. Комендант Синенкин тоже был есаулом.
— Об этом надо стараться не упоминать — могут припомнить, ибо по замыслу всех революций пашню жизни может удобрить лишь кровь аристократа. Слово дворянина: о вашей помощи не узнает никто, я уеду.
— Я не могу обещать, но поговорю с комендантом… он сейчас придет.
Человек ушел на башню. Вскоре лязгнула щеколда двери — явился Антон.
— Ты уже приготовила свой кизиловый чай? — спросил он.
— Это не твой стакан. Здесь был один человек.
— Кто? — насторожился комендант.
— Друг моих родителей, ученый. Он дворянин. Просит помочь ему незаметно уехать. Его наука отдалена от политики. Он привез мне медальон отца. Вот он.
— Что же он просит?
— Пропуск, мандат какой-нибудь, бумажку.
— Это не по моей линии.
— По твоей.
— Ты настаиваешь?
— Да.
— Любовь довольно быстро вспоминает о своих правах, — садится любимому на шею, судит, указывает, подгоняет. Честно говоря, я не хотел бы этого. Человека
— Ты ставишь меня в неловкое положение, я обещала ему помочь, а получается, что выдам его.
— А если он вражеский лазутчик?
— Вы помешаны на врагах, даже своих подозреваете. Если ты арестуешь его, то арестуй и меня!
— Он дворянин, и он не перешел на сторону народа.
— Я тоже дворянка. Тот, кто бежит, тот не враг. Его арест будет вечным пятном крови на моей любви, если это любовь.
— Где он?
— Сначала обещай помочь ему.
— Я должен поговорить с ним.
— Он мой гость, рядом.
— Надеюсь, он не станет стрелять. Зови. — Все же Антон положил руку в карман — на кольт.
Это был старик, седой, с трагически жалким лицом. Он низко поклонился и молчал.
— Чем вы занимались последний год? — спросил комендант.
— Скрывался от людей, и только.
— Как мне верить вам?
— Мне шестьдесят семь лет, и если вы были офицером, то, конечно, учили топографию по моему учебнику. Я Севастьянов, полковник.
— Почему вы не стали служить революции?
— Я стар. И потом, мое происхождение. При нынешнем положении я потенциальный наследник дома Романовых.
Антона кинуло в пот.
— Я никогда не имел связи с двором, был в опале, даже сидел в молодости в тюрьме, у меня была громкая история — всего не расскажешь, потом меня забыли, и я занимался любимым делом — топографией. Я не скрываю, что хочу эмигрировать, но лишь для того, чтобы дописать свой главный труд, коего пять томов выпущены, а три остались в набросках.
— Я дам вам мандат в Москву и напишу письмо Свердлову, оставайтесь в России — ученые не отменяются.
— Это невозможно по многим причинам. Я не сочувствую революции, но я и не враг ей.
«Избегайте лишней крови!» — постоянно говорил Денис Коршак своим товарищам.
— Я очень прошу тебя, Антон, помоги ему уехать, сделай ради моего покойного отца, ведь и он помог тебе когда-то, — заплакала Невзорова.
И комендант, подумав, сказал:
— Хорошо, через час идет поезд в Екатеринодар. Дальше белые. Я посажу вас в него. Сумеете уехать — ваше счастье.
— Спасибо.
Они ушли.
Наталья Павловна задумалась над портретом военкома, что-то пририсовала.
Вернулся комендант. Тоскливо сыпал пшено соловью, раскрывавшему клюв в клетке. Потрогал куклу. Вспомнил слова Коршака: тот, кто не с нами, враг.
— Я, пожалуй, пойду, — направился он к выходу.
— Нет, нет! — почуяла она неладное, схватив его за руки.
— Тогда одевайся ты. Мы предстанем перед ревтрибуналом.
— Антон, милый, ты что?
— Гражданка! Именем Советской власти — вы арестованы!