Морально нечестивый
Шрифт:
— И я не думал, что ты меня помнишь.
— Конечно, я помню. Ты мой брат. — Ее лицо такое теплое, такое полное… прощения.
— Мне жаль, — добавляю я.
— Почему ты здесь?
— Валентино мертв. — Ассизи ахает от этой новости, поднося руку ко рту.
— Мертв? — повторяет она, и я киваю. — Как?
— Самоубийство. — Ее глаза расширяются от ужаса.
— Самоубийство? — шепчет она так, как будто это худший способ умереть.
— У него было диагностировано дегенеративное расстройство. Он уже умирал… но медленно.
Слезы
— Я не знала… Он приходил в гости несколько раз, но никогда не говорил об этом.
— Я не думаю, что он хотел обременять тебя.
— Может быть. Как Венеция?
— Она… все будет хорошо. Может быть, я даже как-нибудь приведу ее в гости. — В тот момент, когда она слышит мои слова, ее лицо полностью меняется.
— Действительно? Ты бы сделал это? — в ее голосе столько благоговения и оптимизма, что я могу только кивнуть.
— Спасибо тебе! — она наклоняется вперед, чтобы обнять меня, почти инстинктивно, но в последнюю минуту отстраняется. Вместо этого она одаривает меня улыбкой.
У Ассизи может быть эта отметина на лице, но она излучает такое сияние, что вы не заметите ни одного изъяна.
Впервые я думаю, что принял по крайней мере одно правильное решение, отправив ее в Сакре-Кер.
Мы еще немного поговорили, и я рассказал ей о своей карьере юриста и о том, как я был вдали от семьи. Ассизи рассказывает мне о своей лучшей подруге, и о том, как она действительно счастлива там, где она есть. Чем больше я с ней разговариваю, тем больше понимаю, что она понятия не имеет, чем зарабатывает на жизнь наша семья. Мать-настоятельница знает, судя по тому, как она меня приняла. Но Ассизи понятия не имеет. И это делает меня слишком счастливым.
Мать-настоятельница прерывает нас, говоря, что наше время истекло, и мы прощаемся.
— Я приду снова. — Даю обещание, но вижу по ее глазам, что она мне не верит, даже если она кивает в знак согласия.
— Да благословит тебя Бог! — Ассизи подходит ко мне, все еще держась на некотором расстоянии, и осеняет мое тело крестным знамением.
— Спасибо, Ассизи.
— У сестры Ассизи есть другие обязанности, — вмешивается мать-настоятельница, уводя ее прочь.
Бросив последний взгляд, я ухожу.
Глава 4
Каталина
— Клаудия! — я складываю руки в букву "О", стараясь кричать как можно громче. Я знаю, что монахини не одобряют это, но мне все равно.
Но этот маленький нарушитель спокойствия? Я понятия не имею, куда она сегодня убежала. Мне просто приходится надеяться, что она не столкнется с матерью-настоятельницей. Кажется, это всегда заканчивается тем, что нам с Клаудией делают выговор за наше поведение, в основном мне, потому что я неправильно воспитывала свою дочь. Я мысленно смеюсь над этой мыслью. Монахини должны сначала попробовать родить и завести ребенка, а потом критиковать мои материнские навыки.
Не то чтобы мне удалось
Было время, когда моя девочка спросила меня, что значит "шлюха", потому что так меня называют другие монахини. Как вы можете объяснить это ребенку? Я, конечно, что-то выдумала, но Клаудия необычайно проницательна. Она сама поняла, что это было отрицательное слово.
Я иду к галерее Клойстерс, думая, что найду ее там. Она очень любит открытые пространства. У нас только одна комната, и я чувствую себя ужасно, когда она запирается внутри, поэтому я балую ее, когда могу.
Конечно, я была права, что она будет в галерее.
Остановившись, смотрю, как Клаудия бегает вокруг, к огорчению других монахинь. Я слишком наслаждаюсь их дискомфортом, чтобы остановить ее сейчас, но потом она внезапно бежит навстречу к неизвестному мужчине. Я хмурюсь. Кто это?
Подойдя немного ближе, и вижу, как он улыбается ей сверху вниз, его губы произносят какие-то слова, которые я не могу понять.
Вот и все!
— Клаудия! — вновь кричу, и на этот раз мой голос оказывает на нее действие, когда она бежит назад и бросается ко мне.
— Мама, — говорит она, когда подходит ко мне, немного застенчиво. Она всегда так поступает, когда знает, что может попасть в беду.
— В комнату, маленький нарушитель спокойствия, ты уже достаточно терроризировала монахинь на сегодня! — я улыбаюсь ей и глажу ее по голове. Она наслаждается этим жестом и с готовностью соглашается.
— А ты?
— Я… — пытаюсь сказать, что присоединюсь к ней, когда замечаю мать-настоятельницу и Сиси, направляющихся к неизвестному мужчине. Мое любопытство возрастает.
— Иди первой! Я скоро приду. — моя дочь собирается надуться, но я подталкиваю ее вперед, и она сдается, радостно вприпрыжку направляясь к нашему жилью.
Заинтригованная неизвестной фигурой и его связью с Сиси, я крадучись пробираюсь к арке, которая обеспечивает лучшую видимость. Как только мое место выбрано, я напрягаюсь, чтобы разглядеть незнакомца.
И, Господи, как он прекрасен. Подождите… Могут ли мужчины быть красивыми? Я немного хмурюсь, услышав это. Я никогда не думала об этом, в основном потому, что никогда не общалась с мужчинами, которые не были членами семьи. Моего брата Энцо можно было бы считать красивым, но он слишком совершенен. Нет, этот незнакомец красив по-другому. Если бы я сыграла его в библейской пьесе (фактически мне разрешено читать только их), он был бы Люцифером. Яркий, но со скрытой глубиной. Его темно-русые волосы растрепаны и падают на лоб непослушными прядями. Его кожа имеет оливковый оттенок, а черты лица выглядят так, словно они высечены из камня.