Морально противоречивый
Шрифт:
— Разве ты не знаешь, что сейчас комендантский час? — спрашивает она, и ее голос действует мне на нервы, когда я внезапно вспоминаю каждое оскорбление и каждую насмешку, произнесенные этим самым голосом.
Я не отвечаю, шагая дальше вглубь церкви.
Мой собственный рыцарь в сияющих доспехах плетется позади, сливаясь с тенью, и просто наблюдает, позволяя мне делать то, что мне нужно. И его безоговорочное доверие — это единственное, что делает меня способной довести дело до конца.
Единственный свет внутри церкви
И только когда я оказываюсь в нескольких шагах от нее, то Мать-Настоятельница понимает, кто я, ее глаза расширяются, а рот открывается от шока.
— Ассизи, — бормочет она взволнованно. — Что… что ты здесь делаешь?
— Мать-настоятельница, — говорю я мрачно, и мне приходит в голову злая мысль поиграть с ней, — я пришла, чтобы отдать вам должное, — продолжаю, очень медленно переставляя одну ногу за другой.
— Как ты здесь оказалась? Ты не можешь быть здесь? — Она встает на ноги, глядя на меня в замешательстве.
— Разве это не то место, куда мы все идем, где мы бесцельны? В место, которое мы знаем лучше всего? Дом? — слово «дом» горит на моих губах, и осознание того, что это действительно был мой дом так долго, мало что может утолить жажду разрушения, назревающую внутри меня.
— Что… Я не знаю, о чем ты говоришь, — немедленно возражает она, хотя я замечаю легкое подергивание в ее глазах, когда она оглядывается в поисках выхода.
— Ты знала, что они сделали со мной? — спрашиваю я, сдерживая улыбку, когда мать-настоятельница, прищурившись, смотрит на меня. Несмотря на ее кажущуюся браваду, я вижу легкую дрожь в ее руках, бусины четок двигаются взад-вперед и звенят друг о друга. — Как они забирали часть моего тела, пока ничего не осталось? И ты позволила это, — произношу я нараспев, вкладывая всю силу в свой голос и наслаждаясь тем, как звук эхом разносится по церкви. Я поднимаю палец вверх и указываю на нее, и, наконец, получаю от нее ту реакцию, которую так долго ждала.
Ее лицо пустое, ее маска падает, когда она понимает, что я имею в виду.
— Что… — шепчет она, медленно отступая от меня. — Ты не настоящая, — она качает головой.
Так, так, но я думаю, что моя призрачная речь, похоже, работает. И поэтому я давлю, желая увидеть страх, запечатленный на ее лице.
— Это твоя вина, — говорю я, делая еще один шаг к ней.
Она продолжает качать головой, закрывает глаза и осеняет себя крестным знамением, ее губы тихо шепчут молитву.
— Теперь ты боишься? Боишься взглянуть в лицо своим грехам?
Мой тон остается неизменным во всем, и я прилагаю все усилия, чтобы не выдать себя, разразившись криком, требуя точно знать, что она со мной сделала.
И это, кажется, работает, поскольку она продолжает отступать, пока не спотыкается на маленьких ступеньках алтаря и не падает на задницу.
Глаза этой женщины
Опускаясь перед ней на одно колено, я выхватываю их из ее рук, швыряя на землю.
— Ты, — выплевывает она, ее брови сводятся вместе, ее рука тянется, чтобы коснуться моей руки, — ты не мертва, — продолжает она обвиняющим тоном.
И в этом-то и заключается проблема. С чего бы ей думать, что я мертва, если она не по колено во всем этом?
— А как бы ты узнала, если бы я умерла? — Я наклоняю голову набок, изучая ее реакцию.
— Ты… — заикается она, и ее руки снова тянутся ко мне, вероятно, пытаясь применить еще несколько наказаний, которые она наложила на меня, когда я была ребенком.
Есть только одна проблема.
Я больше не ребенок.
Я ловлю ее руки в воздухе, поворачивая ее, пока моя рука не оказывается у нее на шее, ограничивая поток воздуха.
— Я думаю, у нас есть некоторые нерешенные проблемы, мать-настоятельница, — шепчу я ей на ухо. — И я бы хотела, чтобы ты сотрудничала, — продолжаю я, хватая четки с пола и оборачивая их вокруг ее шеи, бусины впиваются в ее плоть.
Один взгляд назад, и я жестом приглашаю Влада подойти.
Он небрежно подходит к алтарю, немедленно приковывая конечности матери-настоятельницы к столу.
— И этот демон, — она выплевывает слово, когда видит Влада четче. — Конечно! Я не могла ожидать от тебя ничего другого, связавшись с дьяволом. Я же говорила тебе, не так ли? — она маниакально смеется, — что ты погрязнешь в грехе, — этот монстр насмехается надо мной, и прежде чем я успеваю сдержаться, мой кулак летит вниз и попадает ей в лицо, отбрасывая ее в сторону.
Широко раскрыв глаза, она смотрит на меня так, словно не может поверить, что я только что осмелилась это сделать.
— Ах, но я бы предпочла своего верного дьявола твоему шутливому богу в любое время дня, — я наклоняюсь вперед. — Ты, кто осуждает грехи, но в частном порядке купается в них. Ты, — мои ноздри раздуваются, когда мой гнев нарастает, — имеешь наглость говорить мне, что я погрязла в грехе? Как будто каждый дюйм твоей чудовищной плоти, — я хватаю ее за подбородок руками, крепко держа ее, чтобы она не могла отвести взгляд, — не гниет, пока мы говорим.
— Почему ты здесь, Ассизи? — спрашивает она, ее взгляд встречается с моим — Все еще беспокоишься о том, что тебя бросили? — она смеется, думая, что ее слова причинят мне боль.
Ах, но сегодня вечером у нее будет другое откровение.
Отступая от нее, я просто расстегиваю свою одежду, позволяя ей упасть на землю, чтобы показать артиллерию под ней.
На мне черный латексный костюм, полностью облегающий тело, обеспечивающий свободу движений. На каждом пригодном для использования дюйме к моему телу прикреплен нож или пистолет.