Моральный патруль

Эсаул Георгий

— А где же парашют, или иное средство для безопасного, как любовь к фее, приземления? – граф Яков фон Мишель ужаснулся, и досада не от своей неминуемой смерти, а от невозможности подвига, если разобьется и не смоет кровью позор за похищение Принцессы, наполнила горечью душу. – Словоблуд – не положено погибших поминать дурно, но — словоблуд – барон Матхаузен не позаботился о мягкой посадке для героев?

Красная Шапочка вела себя опрометчиво — пошла с пирожками через лес с волками – сказка, а я без пирожков и не Красная Шапочка.

В

ранце рвануло, графа Якова фон Мишеля дернуло вверх, затем понесло в сторону, ещё раз рвануло – посадочное приспособление не заботилось о человеке – да и к чему забота о том, что через несколько минут превратится в героя мясного.

Граф Яков фон Мишель потерял сознание от нестерпимой боли, словно погребен под книжной полкой.

Очнулся на твёрдой коричневой глине и в грохоте, визге, криках, взрывах, – всего много, словно Природа в одну минуту запихнула все войны современности.

Мимо с поясом точь-в-точь, как у графа Якова фон Мишеля, пробежало мохнатое коротконогое существо, похожее на обезьяну из Параллельного Мира.

Впервые маленький граф Яков увидел обезьяну в Зоологическом саду, в пять лет, когда с батюшкой прогуливался перед конкурсом малолетних поэтов.

Обезьяна тогда поразила маленького графа до глубины творческой души; он не подозревал, не имел случаев к подозрению, что в мире прекрасного, где эстетика управляет домами и пароходами, случаются, пусть даже пришельцы из других Миров, но безобразные, без золотого сечения в фигуре, смрадные, отталкивающие, будто их запрограммировали на зло.

Обезьяна заметила интерес маленького графа, просунула отвратительную, с зачатками вечного страдания, когтистую лапу сквозь прутья золотой изящной решетки (мастер – граф Казаков Фриц) и схватила Якова за белоснежное маленькое жабо; раздался треск разрываемой материи и треск души графа Якова.

«Папенька! Я в опасности! Грустно мне! – граф Яков взывал к батюшке, а батюшка увлёкся представлением двух девочек, они изображали сценку из Ромео и Дездемоны – непосредственно, с размахиванием листов с сонетами и нарисованными розами. – Тоска, батюшка!

Чёрт в ад меня тянет за неприлежание и мои грехи в чистописании!»

«Прелестно! Поучительно! Не подумал бы, что затейницы… — батюшка граф МакНьютон Мишель де Сент-Экзюпери, наконец, заметил конфуз с сыночком, и с некоторой досадой, что маленький граф Яков не позволил досмотреть представление, словно отрезал часть пьесы себе на завтрак, подошёл и освободил Якова из цепких лап чудовища.

— Изволь, объясниться, милый друг, граф Яков, что за тёмные мысли направили тебя к обезьяне, словно ты задумался о сочинении сонаты, а ножки твои шаловливые привели тебя к сочинению дарвиновского труда о макаках?

Жабо истратил, а маменька старательно душила его нарциссовой водой».

«Нет моей вины в поругании жабо, друг сердечный, батюшка! – граф Яков сдерживал слёзы, но рука эффектно легла на рукоятку детской шпаги,

отделанной стразами и рубинами (Батюшка заметил героический жест потомка, с удовольствием дернул себя за бородку-клинышек, усмехнулся покровительственно и с одобрением, словно поощрял сына на убийство отца или макаки). – Некультурное животное, я уверен, что оно и читать не умеет, с решительной страстностью напало на меня – мало ему своего отвратительного вида, но ещё и действия отрицательные добавляет, будто спешит к осмеянию

Для чего живы обезьяны, папенька?

Обезьяны отвратительные снаружи и некультурные внутри.

Надо пренебрегать обезьянами, изгонять их в непоэтические Миры, где нет основ морали, а деревца похожи на ложноножки осьминогов».

«Милый друг, граф Яков, – рука батюшки легла на головку сына – будто папирус с законами царя Давида на стол наложницы Сары. – Природа ничто не создает напрасно, а, если родится урод, то он умирает, словно фальшивая нота на контрабасе.

Если же обезьяны живы, то несут некую, пусть отрицательную, но энергию и она необходима для продолжения нашего рода и безобразия в обезьяньих Мира, где по утрам – отчаяние, днём — безысходность, а по вечерам – неожиданные убийства.

Отвратительна ли обезьяна снаружи?

Да, несомненно, как отвратительны быки и коровы, неучи и недобродетельные дамы.

Ты часто видел, как ходят крикливые старухи в дурных пьесах из других Миров, где нет благородства, а на шпагу накалывают кусочки сосисек?

Морально устойчивые девушки нашей Планеты Гармония расхаживают красиво; грация играет во всех частях тела, а пластичность – основа морали, как чернила – база стихотворения.

Девушки, несомненно, прелестны, но самое красивое в них, о чём ты не должен знать по причине детского целомудрия, самое красивое в то же время оказывается и самым ужасным на вид.

Поразительное несоответствие, а ответ на этот вопрос, как и на вопрос о целесообразности существования диких страшных обезьян, еще не найден ни одним философом, пусть даже философ по утрам пьет кефир, а закусывает кислой капустой.

Петлю, петлю не затягивай на жабо, сын мой Яков, задушишься, и не увидишь греховное падение обезьяны!»

Обезьяна, что сейчас бежала по полю боя, отличалась от обезьяны из детства графа Якова, но, несомненно, некультурная, оттого, что – не красивая.

Всё уродливое и безобразное – аморально!

В левой лапе обезьяна держала синий флаг, а правую положила на красную кнопку на поясе – жест достойный, но где же танки врага?

— Своя! Синяя! Однополчанка! – граф Яков фон Мишель вскрикнул и почувствовал симпатию к животному, что шло на подвиг в одном строю с ним, словно участвовали в одной опере.

Но в то же время жгучее чувство, при иных обстоятельствах граф Яков фон Мишель забросил бы его на дно колодца души – зависть, резануло в области пупка. – Стой, обезьяна!