Море житейское
Шрифт:
Тогда я впервые услышал и имя Рубцова, и песни «Я уеду из этой деревни», «Меж болотных стволов красовался закат огнеликий», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «В горнице моей светло». Да, та ночь была подарена мне ангелом-хранителем.
А жить Рубцову оставалось два года.
ПРИ СОВЕТАХ молодежи ставились три маяка, три Павла: Власов, Корчагин, Морозов. Власов мать загубил, Корчагин священнику в пасхальное тесто табаку насыпал, Морозов отца родного выдал. До чего доходило: дети за отцами-дедами подсматривали. Вот бы донести, вот бы стать знаменитым. Отец-то меня посек за курение,
– СКАЗАТЬ ТЕБЕ секрет русского запоя? Сказать? Вот я выпил - с горя, с радости - безразлично. Стало хорошо. Но мы же русские: если хорошо, то надо еще лучше. И понеслось. Но главное - мы же внутренне понимаем, что жизнь наша тут временна. Раз временна, то пусть скорее проходит. А в запое она птичкой пролетает. То есть жизнь себе сокращаем. Получается, что специально. Никто ж тебя не заставляет в запой уходить. Сам. Ну да, змий ищет меня поглотить. Но меня не проглотишь. Проглотит, а я ему там все облюю, выпустит, извергнет. А очнусь, тут я сам виноват. Это жене выгодно - пилит, и вроде за дело. А я не заметил, как две недели прошло. Опять поближе к концу.
В монастырь? Нет, мне не вытянуть. Конечно, хорошо старцам -горы, воздух, тишина, а тут город, бензин, шум, грохот. Так ведь и дети тут, и та же жена, им-то как без меня? Еще и от этого пью.
БИЗЕ, «КАРМЕН». Эскамильо: «Тореадор - солдату друг и брат (а тореадор чего-то отвлекся). Эй! Там ждет тебя любовь».
ЭСТЕРГОМ, ВЕНГРИЯ, унылый Адам, переводчик. Еврей из России. «Спрашиваешь, чего уехал? Там у вас (уже «у вас») зарплата как пособие на карманные расходы».
– «Так здесь чего такой тоскливый?» - «Тут получше. Но тоже. Товарищ во Францию зовет. Думаю».
– «То есть ты как тот еврей в анекдоте: и тут ему плохо, и там плохо. А хорошо в дороге?»
– ДЕЛА ДА СЛУЧАИ меня замучили.
– КАК ЭТО «истина сделает вас свободными»? Я и так свободен.
– А ты куришь?
– Да. А что, это препятствует свободе? Хочу и курю.
– Как раз это несвобода. Рабство греху. Ты такой большой и зависишь от этой, тьфу, сигаретки-шмакодявки. И ты ее раб. Как? А вот посидим еще двадцать минут, и ты задергаешься, тебе надо курить, как же не раб? Так что «всяк, делающий грех, раб греха». А конец греха - смерть.
– А ты не куришь и не пьешь, ты здоровеньким помрешь.
– Смерть-то не физическая, душу убиваешь... Чего молчишь?
– Курить пойду.
– А пойдешь курить и Витьку вспомнишь. Ему позвонишь: Вить, давай пивка по кружечке. А встретитесь: чего это мы пиво пьем, печень мучаем. Давай водчонки. Выпили: а ты давно Лерке звонил? Скажи, чтоб с подругой приехала. Так? Грех грех тянет.
ЧАЮ, ЧАЮ накачаю, кофею нагрохаю.
Я отсюда уезжаю, даже и не взохаю.
Уезжаю, уезжаю и наказываю вам:
Не ругайте мою милочку позорными словам.
– ЭТО БЫЛО. это было? А! В день мониторинга. Точно!
САМОЕ ПОЗОРНОЕ в творческих людях - псевдонимы. Ну, революционеров можно понять. Подполье, скрывались, меняли паспорта, обличье, от жандармов бегали. Но когда победили, зачем было скрываться? Уже от них бегали. Чего ж не торжествовали в открытую, чего ж
А вот все эти драмоделы, писаки, журналюги - чего им скрывать? Значит, есть чего скрывать, знает кошка, чье мясо съела. Знали, что в есть людях идущее из древности недоверие к евреям? А оно откуда? «Жиды Христа распяли» - вот откуда. То есть плата за предков. «Кровь на нас и на детях наших».
ОСКОРБИТЕЛЬНЫМИ БЫЛИ слова «Нечерноземная зона РСФСР». Все жили в России, а стали жить в зоне. Товарищи из ЦК, скажем так, национально ориентированные, интимно объясняли, что хотя бы так, но помощь была России. То есть горной зоне грузин и степной зоне казахов, и черноземной зоне малороссов помогали без их оскорбления. И в самом деле, жила Кировская область, и без того униженная псевдонимом Костри-кова (Кирова) в зоне. Вот спасибо. Жили в зоне. И привыкли. Ну народ! «Вас завтра всех повесят!» - «Со своей веревкой приходить?»
ЕВРЕЙ СРЕДНИХ лет, новый русский, был богат еще от папы и мамы, и сам был шустрый в прибавлении капитала. Одно его сгубило: женский пол. Рано совсем стал импотентом, в педерасты не пошел, женщин возненавидел.
А занимался искусством, то есть не производством его, а скупкой и перепродажей. Дело прибыльное. Картины старых мастеров заполонили и его квартиру, и загородный дом.
В основном он собирал изображения женских тел. Очень мечтал о «Данае» Рубенса. Но как ни богат, а она была не по его деньгам. На нее и так золотой дождь льется. Это, оказывается, к ней так языческий бог в спальню приходит. Наш коллекционер заказал копию «Данаи». Сделали хорошо.
И появилось у него такое ночное занятие. В доме тепло, слуги ушли, охранники на посту. Он один. Он раздевается догола, зажигает свечи, ходит по коврам около картин, выпивает с «обнаженками». Говорит с ними, вначале вежливо, а когда напьется, даже оскорбляет.
Ничего, они все стерпят.
МАТРЕШКА «ЕЛЬЦИН» появилась на Арбате, точно помню, в 91-м, после свержения тогдашних безхребетных властей. Когда все стало можно. В форме матрешки была не матрешка, а нарисованный Ельцин. Матрешка открывалась, в ней оказывался «Горбачев», в нем «Брежнев», в «Брежневе» «Никита», в «Никите» - маленький «Сталин», в «Сталине» -совсем маленький карлик «Ленин».
Все это была потеха для иностранцев и для быдла. Увы, даже докатился до названия такого. А что? Неуважение к властям признак или тупости, или своенравия, или зависти. Конечно, власти - дерьмо, но лучше пусть такие, чем анархия. И не нам судить.
ДОЧКА ПРИШЛА и присела, и молчит. Я сижу, читаю. Она (обиженно): «Я сижу, как пустота. А ты говоришь: природа не терпит пустоты». Сорок лет прошло, а помню.
СУДЬЯ - ТАТАРИНУ: «Вы всю жизнь живете среди русских, в документах значится, что вы окончили русскую школу, и вы до сих пор не выучили падежи».
– «Выучил, - отвечает татарин.
– Я был именительный падеж, и она именительный. Я сделал предложный падеж, она ответила дательный. Мы вместе творительный, а если вместе, то почему я должен быть один винительный?»