Море житейское
Шрифт:
НА ПЛЕНУМАХ, СЪЕЗДАХ, заседаниях, собраниях сколько же лет, именно лет, высидел. Это была такая писательская дементность. Мы памятники себе созидали, начиная чугунеть с задницы.
СЕРДИМСЯ НА ЖВАНОИДОВ ТВ и эстрады, а что сердиться? Чего и не стричь баранов? Жваноиды - показатель падения культуры. Она ушла от культа культуры и пришла к кассе.
Это давно начиналось. Замена житийной литературы литературой художественной, замена описания подлинного подвига реальной жизни святого «художественным образом» - это было бесовской заменой святости на щекотание нервов. Это не «лишние люди» в литературе, это такая литература
Да нет, никого тут нельзя винить. Бог всем судья. И хлеба хватало, и зрелищ, и кто виноват, и что делать, было все. Даже и вопрос пилатов-ский - что есть истина - цитировался. Но Истина стояла перед ним и нами. До сердца не доходило. А в голове всегда ветер гуляет.
ВРЕМЯ ДАНО нам в наказание. Время - судья, время лечит, - говорится вроде как в утешение. Но главное: время приближает Страшный суд.
Страшный. Страшно. Тут одно спасет - молитва. Молюсь я - отодвигаю Страшный суд. Не молюсь - приближаю. Время неотвратимо, неотодви-гаемо, неумолимо, неизбежно. И разве боится Страшного суда святой?
ИЗ ДЕТСТВА. Кто-то кому-то сказал известие о смерти жадной женщины. Тот в ответ: «Хлеб на копейку подешевеет».
И из детства же, о нерадивой хозяйке: «У нее за что ни хвати, все в люди идти».
И оттуда же. Пиканка. Из консервной жести делали наконечники для стрел. А луки были сильные, тугие, из вереска. Стреляли в фанеру - пробивало. Стреляли в доску, у кого пиканка глубже воткнется. Вытаскивали осторожно, раскачивая за жестяной кончик. Охотились на ворон. У меня не получалось.
Еще помню: набирали в грудь воздуха и громко, без передышки, говорили: «Эх, маменька, ты скатай мене валенки, ни величеньки, ни ма-леньки, вот такие аккуратненьки, чтоб ходить мне по вечерочкам, по хорошеньким девчоночкам, провожать чтоб до крылечечка, чтобы билося сердечечко...», дальше еще что-то было, забыл. Видно, от того, что только на этот текст хватало воздуха.
«ДЕВКИ, ГДЕ ВЫ?
– Тута, тута.
– А где моя Марфута? Не гуляет тута?»
«БЮРОКРАТЫ КРУГОМ такие ли: бегал за трудовой книжкой по кабинетам. Одна сотрудница бланк мой потеряла, валит на меня. А я его ей отдавал. Она: “Ищите на себе”. Извините, говорю, бланк - не вошь. И что? И разоралась, и еще три дня гоняла. Ладно. Потом вышел, гляжу, она к остановке идет. Я про себя ей как бы говорю: “Бога ты не боишься”. И она тут же, вот представь, на ровном месте запнулась. Я же и подбежал поднять».
ХИРУРГ: «ТРУДНОСТЬ в том, что у людей разное измерение боли. Прощупываю: “Тут болит? А тут?” Терпеливый терпит, а неженка стонет от пустяка».
Вспомнил тут маму, говорила о городских женщинах: «Их-то болезнь - наше здоровье». То есть в поле, в лес, на луга, к домашней скотине ходили при температуре, при недомоганиях, ломотье в пояснице, в суставах, с головной болью. О гипертонии не слыхивали, хотя она, конечно, была у многих. Надо работать, и все.
Белье мама полоскала в ледяной воде. «Ночью потом руки в запястьях прямо выворачивало. Подушку кусаю, чтоб не застонать, вас не разбудить».
– НЕНАВИЖУ БАБ! Ты погляди на них, хоть на базаре, хоть в автобусе, все больные. А ведь перескрипят мужиков.
– ТЫ ХАПНУЛ комбинат за десять миллионов, а он стоит сто. Ты владей, но разницу государству верни.
– НЕОКЛЕВЕТАННЫЕ не спасутся. Напраслина на меня мне во спасение,
НА КАМЧАТКУ ПРИЕХАЛИ молодые супруги. Заработать на квартиру. Дочка родилась и выросла до пяти лет. Это у нее уже родина. А деньги накоплены, и они свозили дочку к родителям. И уже вроде там обо всем договорились. Возвращаются за расчетом. Дочка в самолете увидела сопки и на весь самолет стала восторженно кричать: «Камча-точка моя родненькая, Камчаточка моя любименькая, Камчаточка моя хорошенькая, Камчаточка моя миленькая!» И что? И никуда ни она, ни родители не уехали. Именно благодаря ей. Сейчас она взрослая, три ребенка. Преподает в воскресной школе при епархии.
Очень я полюбил Камчатку.
В ЗАСТОЛЬЕ, с видом на пирамиды, которые вечером как коричневый картон на желтом фоне. Произносится тост, который не только духоподъемный, но и телоподъемный. Все встали. И откуда-то много мух.
«Давайте швыдких вспомним, и мухи подохнут». И точно - досиживали без насекомых.
«ДАЙТЕ МНЕ АПЧЕХОВА», - просил я в библиотеке детства. То есть я Чехова уже читал, но фамилию его запомнил по корешку, на котором было «А. П. Чехов», то есть Апчехов. Мало того, я не знал значения сокращений. Например, мистер обозначалось «м-р», доктор - «д-р». Так и читал: «Др Ватсон спросил мра Холмса». Или господин - «г-н». «Гн Вальсингам». Не знал, и что буква «о» с точкой - это отец. «О благочинный ласково благословил отрока».
Но читал же!
БАНЩИК ВАНЯ у Шмелева «читал-читал графа Толстого, дни и ночи все читал, дело забросил, ну в башке у него и перемутилось, стал заговариваться, да сухие веники и поджег» («Как я ходил к Толстому»).
ТАК ВЛЮБИЛАСЬ, что когда собиралась ему звонить, то перед этим причесывалась.
– КОГДА ЖЕНА наступает на горло собственной песне, это ее дело, это я могу понять, но за что, «за что, за что, о Боже мой?» она тут же передавливает горло моей песне? Причем, ведь вот что ужасно, как бы моей песне подпевая.
– ДОРОГУЩИЙ КОНЬЯК подарили. Принес, горжусь. А жена: «Какая, говорит, тебе разница, чем напиваться?» На, говорю, и весь коньяк в кадку с фикусом вылил. У нас фикус огромный, все время помногу поливаем. Вылил, сам рванул питье отечественного производителя. Уснул, просыпаюсь: песня. Откуда? Фикус поет и листьями качает.
НА ЛЕКЦИИ В СТУДЕНТАХ пускаю записку по рядам: «Сколько можно штаны протирать и на доцента глазеть? Давайте сбежим и возьмем “на ура” художественный музей».
И еще помню записку: «У студентов обычно нет промокашки. Что мы, разве мы первоклашки? Лист промокашки скромен, неярок, но ах, какой это был бы подарок. И собрав угасающую отвагу, я прошу промокательную бумагу». Студентки смеялись, бумаги надавали. А зачем просил, не помню.
«Дни, как грузчик, таскаю зазря. Но есть выходной с легким грузом. Завтра просплю я тебя, заря, и встану с голодным пузом».
«В болтовне язык не точится. В болтовне ум истощается. Но молчать совсем не хочется. И мораль вся тут кончается».
Это из сохранившихся студенческих.
А вот оттуда же, и как только сбереглось? М.б., 63-64-й г.:
Отголоски войны мучат, как вулканов разбуженных пляска.
На прогулке дедушка с внуком, старый с малым. Оба в колясках.