Московские каникулы
Шрифт:
Последовал чисто женский ответ:
– Дай мне яблоко!
– Кто он? – Гриша яблоко передал.
– Муж.
– Муж не считается.
– Есть, ты… – Лучана вгрызлась зубами в яблоко, поморщилась, отбросила. – Кислое… Знаешь, мой первый муж был художником, он рисовал рекламы…
– Чихать я на него хотел! – отозвался Гриша.
– А второй муж – адвокат.
– И на него тоже чихал! – Гриша не был оригиналом в своих оценках. – На первый-второй рассчитайсь!
Лучана не поняла:
– Что ты сказал?
– Я сказал, что у меня вообще
– Такого не может быть!
– Может!
– Не может!
– Может! – Гриша сделал шаг вперед и обнял Лучану. Лучана подумала, подумала и… высвободилась:
– Хотя в вашей стране может быть все. Вот я сдавала в багаж мертвую собаку, и только у вас мне могли всучить живую! Хочу танцевать!
Гриша снова засмеялся:
– Ты не можешь танцевать, свалишься, ты пьяная, ты надралась!
– Чепуха! – Лучана гордо выпрямилась, гордо тряхнула головой, золотые волосы гордо прошуршали по плечам. – Смотри, что я умею!
Она высоко задрала ногу, оставшись стоять на одной ноге, и при этом руками ни на что не опиралась. Гриша не мог скрыть восхищения:
– Фантастика, браво! Потрясающе! Как это у тебя получается?
– Я сейчас выступаю в цирке! Я водкоустойчивая, можно так сказать?
– Тебе все можно! А на другой ноге можешь?
– Пожалуйста! – Лучана переменила ногу. – Сколько ни выпью, могу стоять на одной ноге, как аист!
– А на двух можешь? – задал коварный вопрос Гриша.
– На двух сложнее! – Лучана стала на обе ноги и повалилась в кресло.
– Еще примем? – спросил Гриша.
– Нет, – решительно отказалась Лучана, – я уже наполнена по самое горлышко!
– Тогда смотри, что я умею! Вставай!
– Зачем?
– Будешь на страховке! – И Гриша полез на подоконник.
Лучана в испуге вскочила и подбежала к раскрытому окну:
– Ты выпадешь!
– Никогда! – Гриша явно что-то задумал. Он, покачиваясь, встал на подоконнике в полный рост. – До трех считать умеешь?
– До трех?
– До трех.
– Не пробовала, но я попробую!
– Ну! – поторопил Гриша. – А то я действительно вывалюсь!
– Раз-два-три! – протараторила Лучана.
При цифре три Гриша спрыгнул с таким расчетом, чтоб оказаться возле Лучаны, крепко обнять ее и поцеловать в губы.
Целовались долго. Это был лишь один продолжительный, нет, долгий, нет, очень долгий, нет, немыслимо долгий поцелуй. А когда отпрянули друг от друга, Лучана попросила, все еще задыхаясь:
– Здорово! Полезай еще раз на подоконник, еще раз спрыгивай, я умею считать до трех!
Но Гриша внезапно протрезвел. И сразу стал грустным:
– Нет! Для тебя это так, развлекаловка, приключение, легкие римские каникулы…
– Московские каникулы… А для тебя вот так вот, с ходу, с подоконника, большая любовь? – В голосе Лучаны не было насмешки, разве тоже прозвучала грустинка.
– Любовь? Не знаю, – тихо говорил Гриша, – но потрясение есть, это точно, и я ухожу ночевать в машину!
Лучана мгновенно вспылила, кстати, было от чего вспылить:
–
– Да! – Гриша схватил плед, поколебался какое-то мгновение, а затем решительно шагнул к выходу, но Лучана преградила ему путь:
– Это я ухожу в твою дырявую машину! – Она вырвала плед. – Я тебя ненавижу, нет, хуже, я тебя презираю! – И, оттолкнув Гришу, ногой ударила по двери. Дверь распахнулась.
– Ты ведешь себя, как капризная миллионерша! – Гриша пребывал в растерянности, понятия не имея, как ему следует поступить.
– Я и есть миллионерша!
Последнее, что успел крикнуть ей вдогонку Гриша:
– Брюки бы надела, простудишься! В плед завернись!
Ответом ему был стук каблуков.
Теперь уже Гриша выглянул в окно, но что-либо разглядеть в кромешной тьме было невозможно. Фонарь, который торчал на столбе посередине двора, по идее должен был гореть, но он не горел, как и многие его собратья в столице и других городах нашей страны. Не освещать улицы, а тем более дворы, – это уже наша устоявшаяся традиция.
Лучана вылетела на улицу, подбежала к машине – найти ее, даже в темноте, было несложно, – и тут Лучана поняла, что погорячилась, сразу поняла. Да и как не понять. Устраиваться на ночлег в любой машине – не большой подарок, а в той, у которой нет верха… Нет, конечно, она идиотка, вспыльчивая идиотка. Надо возвращаться обратно, и немедленно, пусть он сам, негодяй, импотент, спит в этом корыте, да, вернуться и там сказать ему – пошел вон отсюда! Это звучит! Пошел вон!
Лучана забралась в автомобиль, с головой замоталась в плед. Она ни за что не унизится до того, чтобы вернуться в дом. Вроде бы попросить прощения. Лучше она замерзнет и умрет в этом проклятом дворе, пусть потом замучают Гришу угрызения совести. Нет, не замучают. У него нет совести. Она его ненавидит и не простит, никогда и ни за что!
С этой мыслью Лучана уснула как убитая.
Гриша, наоборот, никак не мог заснуть. Промучавшись час, не меньше, он встал, кое-как оделся и вышел во двор. Тихонько подкрался к машине… клетчатый плед мерно вздымался и опускался. Человека внутри пледа видно не было, но раз плед дышал, значит, внутри него человек был. Грише полегчало, он улыбнулся, направился обратно к дому и через пару минут спал. Снилось ему, ну конечно, снилось ему, что спит он не один, а с Лучаной. А ей снилось…
Снилось синьоре, что они с Гришей едут из Рима в Ассизи. Есть такой знаменитый маленький городок, где двадцать четыре тысячи жителей и двадцать четыре собора – один другого краше. А самый знаменитый из них собор Святого Франческо, где на втором этаже великие фрески Джотто, авторство которого оспаривают теперь некоторые искусствоведы, но ведь они и должны что-то оспаривать, иначе останутся без работы.