Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Тем не менее, и среди немецких ученых находились энтузиасты, желавшие распространять просвещение в России. Едва получив приглашение Муравьева и самым первым дав на него положительный ответ, этой идеей загорелся профессор Грелльман, преподававший в Геттингене всеобщую статистику и историю, и даже склонил своих товарищей Буле и Гофмана отправиться с ним вместе. Грелльман ехал в Россию с обширными планами научной работы, но преждевременная смерть его не позволила им осуществиться [111] .

111

Биографический словарь… Т. 1. С. 120. Действительно, Буле сперва отклонил приглашение, и лишь после его повторения дал согласие; также долго колебался и Гофман — см. Stieda W. Op. cit. S. 54–80.

Неправильно было бы думать, что Муравьеву не был важен уровень приглашаемых ученых. О каждом из них он старался получить объективную информацию, и его источниками были не только рекомендации Мейнерса. Многие подробности о жизни германских университетов попечитель узнает из писем студентов, путешествующих за границей [112] . Кроме того, почти все ученые, выбранные Муравьевым, имели опубликованные труды, и попечитель мог непосредственно оценить их

научные возможности.

112

В 1803 г. один из русских студентов, учившихся в Геттингене, прислал в «Вестник Европы» статью об этом университете. В ней давались характеристики всем его профессорам, в т. ч. приглашенным в Россию Буле, Гофману, Рейссу и др. — Вестник Европы. 1803. № 23–24. С. 180.

В результате его усилий в Москву на самом деле приехало несколько ученых европейской величины: Гофман, Буле, Фишер фон Вальдгейм, Маттеи. Директор ботанического сада в Геттингене Георг Франц Гофман, уже в 22 года получивший звание профессора и доктора медицины, прославился своим описанием германской флоры, подробнейшим гербарием, собранным во время многочисленных путешествий по Европе.

Молодой профессор Г. Фишер фон Вальдгейм окончил знаменитую Горную академию во Фрейбурге, где подружился с А. Гумбольдтом, изучал в Париже под руководством Кювье ботанику и зоологию и за применение его теории при описании дыхания животных получил степень доктора в Лейпцигском университете и прозвище «немецкого Кювье». Несколько лет он провел в Майнце, где руководил музеем натуральной истории, что предопределило выбор Муравьева, искавшего директора для университетского музея в Москве. Филолог и прекрасный знаток греческих рукописей, Христиан Маттеи уже преподавал с 1772 по 1784 г. в Московском университете. За это время он описал все греческие списки, хранившиеся в библиотеке Синода и Синодальной типографии, и познакомил с ними Европу. Своим неутомимым трудом он снискал себе известность и уважение как в ученом мире Европы, так и в России, и с радостью откликнулся на предложение Муравьева вернуться в университет и продолжить разыскания.

Особый интерес питал Муравьев к работам профессора Буле, одного из ведущих геттингенских ученых, товарища Грелльмана, Августа Шлецера, Геерена. Иоганн Теофил Буле вырос в семье придворного хирурга Брауншвейгского герцога, получил прекрасное воспитание в придворном гимназическом Коллегиуме, с 16 лет писал стихи, в 19 лет опубликовал свою первую научную статью. Молодому человеку с прекрасными манерами, умом и талантом доверили обучение юных принцев Англии и Ганновера. (М. Н. Муравьев мог найти здесь параллель со своей биографией.) Но больше, чем придворная жизнь, молодого Буле привлекала наука и литература. Он изучает труды античных философов и классиков нового времени. В период некоторого упадка интереса к античности своими работами он стремился к его пробуждению: в течение нескольких лет Буле публикует все сочинения Аристотеля. С 1787 г. он на полтора десятилетия становится профессором философии в Геттингене, активно издает научные работы, участвует в различных журналах. Его опыт и научные интересы как нельзя лучше соответствовали желаниям Муравьева ввести широкое изучение античного наследия в России, развить у московской читающей публики художественный и научный вкус. Буле не сразу согласился на приглашение Муравьева, но, прибыв в Москву, стал одним из самых деятельных его помощников. Настроения Буле в это время хорошо выражает письмо, посланное им Мейнерсу 19 декабря 1804 г.: «Когда я сравню свое нынешнее положение с геттингенским, то мне кажется, что до сих пор я был связан по рукам и ногам. Теперь чувствую я себя свободно. Каждую неделю подвигаемся мы вперед, и от того, что мы делаем, иногда даже и от одного письма, зависят в будущем большие свершения этой великой нации» [113] .

113

Stieda W. Op. cit. S. 84.

Справедливости ради укажем, что подобные мысли владели не всеми немецкими учеными. В конце 1805 года в Москву, последним из немецких ученых, прибыл профессор уголовного права Христиан Штельцер. Сразу же после приезда начал сказываться характер профессора, вечно неудовлетворенный, видевший вокруг себя только плохие черты, что выразилось в том, что Штельцер (единственный из немцев!) посылал в Геттинген письма с бесконечными жалобами и даже просил ходатайствовать о том, чтобы его отозвали назад в Германию. В восприятии университета и его недостатков у Штельцера всячески подчеркиваются худшие стороны. «У нас 50 студентов и никто и понятия не составил, что такое уголовное право. Дети знати стыдятся учиться там, где почти все студенты из мещан и на казенном счете». В университете не понимают ни латыни, ни немецкого, никто не желает идти на юридическую службу, а хотят только на военную и придворную, причем «азиатское высокомерие заходит так далеко, что они хотят знать все, а не знают и того, что известно немецкому школьнику» (письмо от 1806 г.) [114] .

114

M"uller-Dietz H. Op. cit. S. 157.

В другом письме Штельцер высмеивает преподавание русских законов в виде «комедий». Его отношение к России и настроения здесь ярко рисует следующая фраза из письма к Мейнерсу (1807 г.): «Я не могу и не буду здесь оставаться, среди варварства без границ, среди общего отупления благородных чувств, среди полного удушения всего доброго, среди вечных мечтаний без реальности, среди поступков без цели». Во цвете лет человек здесь ощущает себя погребенным в гробу, заключает профессор [115] .

115

Stieda W. Op. cit. S. 100.

В целом нам представляется, что выбор попечителем иностранных профессоров для Московского университета нельзя назвать неудачным. Другое дело, насколько полно были реализованы их возможности, какой реальный вклад они внесли в университетскую науку. Судьбы немецких профессоров в России сложились по-разному. Не успев начать преподавание, умер Грелльман; прослужив чуть больше года, скончался математик Иде [116] , выбыл из университета в Ярославский Демидовский лицей адъюнкт права Турнейзен. Для многих ученых, освоившихся в Москве, пик научной деятельности падает на 1805–1810 гг. В это время регулярно выходят ученые прибавления на латинском языке к объявлениям об университетских лекциях, где свои новые находки и исследования публикуют Маттеи и Буле. Буле включается в программу Муравьева

по изданию научных журналов. Под его редакцией выходят «Московские ученые ведомости» и «Журнал изящных искусств», еще один литературный журнал издает профессор Рейнгард, приехавший из Кёльна. Публичные лекции заполняются слушателями, на некоторое время наука и немецкие профессора входят в моду. Но после смерти попечителя публичные лекции прекращаются, журналы исчезают. Без поддержки университетского начальства Буле не может найти достаточное количество подписчиков, а увлечение наукой в светском обществе, которое пробудил Муравьев, проходит. Устойчивым покровительством пользуются лишь ученые-натуралисты, знатоки ботаники, садоводства — наук, относящихся к традиционным дворянским интересам. Так, например, граф А. К. Разумовский приглашает профессора Гофмана и еще нескольких ученых для работы в своем обширном саду в Горенках, где составляется как бы отдельное «горенское» научное общество. Напротив, все проекты, которыми занимался профессор астрономии Гольдбах, так и не были закончены. Гольдбах, профессор Лейпцигского университета, картограф, астроном, сотрудник составителя лучших астрономических таблиц того времени Боде, был вызван специально для руководства будущей университетской обсерваторией. Под ее постройку уже была выделена смета, определено место, но по неясным причинам с лета 1806 г. работа замирает. За это время Гольдбах, проводя наблюдения из окна своей квартиры, фиксирует лунное затмение, определяет широту и магнитное склонение Москвы. Его опыт в картографии хотят использовать для составления карты Московской губернии, плана Москвы, каждое лето вместе с коллегами из Академии наук и Депо карт Гольдбах ездит по центральной России, производит измерения, но проекты и здесь неожиданно прерываются. Не успев добиться существенных практических результатов в России, Гольдбах умирает в 1811 г.

116

Муравьев писал после его смерти: «Заслуги, которые имел покойный перед наукой и университетом, его неутомимое стремление приносить пользу, его во всех отношениях прекрасный характер делают эту потерю для всех его друзей и для меня особенно невыразимо горькой; и будет тяжело ее когда-нибудь восполнить». Болезнь Иде развивалась постепенно, но ее острый приступ возник вследствие чрезвычайно его утомившей визитаторской поездки в Вологду. — Stieda W Op. cit. S. 29.

Недостаток практической научной работы профессора стремятся скомпенсировать более тесным общением со студентами. В первом десятилетия XIX в. параллельно с университетскими лекциями возникает система частных уроков, на которых те же университетские преподаватели объясняют материал более подробно, при непосредственном общении с учениками, поэтому и польза от этих занятий больше. Профессоров приглашали к себе аристократические московские семьи; а некоторые ученики из провинции переходили к ним на пансион, т. е. жили и обучались на квартире у профессора — такой способ для их родителей предпочтительнее, чем определение детей в гимназию или благородный пансион [117] . Успех частных занятий свидетельствовал о появившемся спросе в дворянском обществе на серьезных, европейски образованных учителей, и их влияние на формирование мировоззрения учеников, среди которых будущие декабристы, велико. Грибоедов в следственном деле указывает, что «воспитывался частию дома, частию в Московском университете под надзором профессора Буле» [118] . Грибоедов посещал частные уроки Буле вместе с братьями Чаадаевыми и кн. И. Д. Щербатовым. Известно, что в годы учения в университете он написал стихотворную пародию «Дмитрий Дрянской», в которой изображал ссору немецких и русских профессоров и особенно высмеивал М. Т. Каченовского, злого и мелочного критика, который активно боролся против Буле и, в конце концов, занял его кафедру; очевидно, в этом споре симпатии Грибоедова были на стороне его учителя [119] . В доме профессора Рейнгарда жил и учился декабрист А. З. Муравьев, а лекции Рейнгарда высоко ценили Николай Тургенев и Никита Муравьев. О лекциях Буле любил вспоминать Чаадаев, который также «особенно почитал память Баузе и Шлецера-сына» [120] .

117

Лыкошин В. И. Указ. соч. С. 34.

118

А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980. С. 282.

119

Фомичев С. А. Реконструктивный анализ литературного произведения: (Комедия А. С. Грибоедова «Дмитрий Дрянской») // Анализ литературного произведения. Л., 1976. С. 220.

120

Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. М., 1977. С. 88, 97.

Благодаря большому количеству учеников немецкие профессора не были так удалены от светского общества, как их русские коллеги старшего поколения. С помощью рекомендаций Муравьева профессора Буле, Рейнгард, Шлецер были вхожи в салоны московских литераторов, впоследствии Буле сблизится с кружком Карамзина. Нужно отметить «благородное» происхождение некоторых профессоров (Рейсс, Фишер фон Вальдгейм, Буле), ценившееся русским обществом. Пользуясь знакомством с немецкими учеными, аристократы приглашали их как специалистов для описания своих библиотек (например, каталог библиотеки А. К. Разумовского издал профессор Гейм).

С другой стороны, маленькая корпорация немецких профессоров сохраняла свою замкнутость. Внутри ее оставались дружеские связи, родившиеся еще в Германии. Между собой дружили геттингенцы Буле, Гофман, Рейсс, Иде, Грелльман. Профессора Иде, Рейнгард, Рейсс и Керестури породнились семьями. Многих ученых объединяла любовь к музыке венских классиков, еще слабо распространенной в России. У Баузе и Гофмана устраивались домашние концерты. В 1806 г. в Большой университетской аудитории был установлен орган, на котором мастерски играл Баузе, бывший органистом еще в петербургском лютеранском училище, а в Москве продолжавший играть на богослужениях в местной церкви. Многие профессора были весьма набожны: так, о Рейнгарде говорили, что он служил пастором в Ростоке [121] , а химик Рейсс исполнял в Москве обязанности старосты в евангелической церкви.

121

Действительно, Рейнгард окончил богословский факультет в Тюбингене и был возведен в сан, но затем порвал с теологией. Его брат с 1802 г. поступил на французскую службу и впоследствии стал министром в Касселе, при Жероме Бонапарте, а после падения Наполеона, уже при Людовике XVIII за успешную дипломатическую деятельность получил графский титул. Оба брата были ярыми сторонниками величия Франции и даже в свое время относились с симпатией к якобинской диктатуре. — см. Wilhelm Lang. Graf Reinhard. Bamberg, 1896; a также Siieda W. Op. cit. S. 39.