Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Уже в России немецкие ученые узнали об оккупации войсками Наполеона германских княжеств. Их антифранцузские настроения, естественная реакция на порабощение родины, отмечались современниками и находили отклик в патриотически настроенных сердцах русских слушателей, которые не хотели мириться с постыдными условиями Тильзитского мира. (Так, например, П. Я. Чаадаев летом в деревне, во время торжеств по случаю мира, «ушел на целый день в поле и забился в рожь, а когда его там отыскали, то с плачем объявил, что домой не вернется, что не хочет присутствовать при праздновании такого события, которое есть пятно России и унижение государства» [122] .) После заключения договора с Наполеоном такая позиция немецких профессоров ставила их в оппозицию к правительственному курсу. У того же П. Я. Чаадаева, например, на руках находилась запрещенная в Москве реляция о невыгодно закончившемся для французов сражении при Асперане, и возможно, этот документ попал к нему от учителей или, по крайней мере, обсуждался с ними. Можно добавить, что

учитель Чаадаева профессор Буле хорошо знал одного из руководителей антинаполеоновского движения в Германии барона Штейна.

122

Жихарев М. И. Докладная записка потомству о П. Я. Чаадаеве // Русское общество 30-х гг. М., 1989. С. 56.

Таким образом, немецкие профессора нового поколения составляли в университете отдельную группу ученых с иным научным кругозором, иным образом жизни и политическим мировоззрением, нежели у русских профессоров. Степень участия немцев в университетском самоуправлении менялась — если сначала их число в совете достигало половины, то затем оно сокращалось. Во время попечительства Муравьева между немецкими и русскими учеными, вместе работающими над преобразованием университета, не было явных противоречий, но впоследствии, с изменением отношения к иностранцам со стороны новых попечителей, возникают и конфликты. Наибольший вес в «немецкой партии» имел И. Т. Буле с его пятнадцатилетним опытом участия в совете Геттингенского университета. Буле считал себя ответственным за продолжение развития университета в рамках замыслов Муравьева, поэтому именно против него были направлены интриги М. Т. Каченовского и доносы П. И. Голенищева-Кутузова (см. ниже).

Велика была роль иностранцев в советах отдельных факультетов. Почти целиком из немцев состояло нравственно-политическое отделение, более сбалансированы были физико-математический и словесный факультеты, и только у медиков число русских профессоров преобладало. Но, как уже подчеркивалось, такое состояние мыслилось как временное, пока не будут подготовлены новые кадры русской профессуры: по плану Муравьева, Маттеи должен был сменить Тимковский, Буле — Кошанский, Шлецера — Чеботарев-младший и т. д. Много иностранцев и среди деканов за 1804–1812 гг.: Гейм, Маттеи, Буле — на словесном факультете, Баузе, Рейнгард, Шлецер, Штельцер — на этико-политическом, Гильтебрандт — на медицинском. В 1808 г. Рейнгард избирается инспектором казеннокоштных студентов. Наконец, двое немцев становятся и ректорами университета, правда, оба они (Баузе и Гейм) принадлежали к дореформенному поколению профессоров.

2. Внутренняя жизнь университета в 1803–1812 гг

2.1. Ректорство Х. А. Чеботарева и П. И. Страхова

Подводя итоги процессу формирования профессорской корпорации Московского университета после утверждения его нового устава, нужно отметить, что именно здесь более всего чувствуется роль попечителя Муравьева в складывании университетской республики. С одной стороны, эта республика была его детищем, с другой стороны, он не хотел, чтобы его вмешательство нарушало принципы устава, превращалось в постоянную мелочную опеку. Поэтому Муравьев заботился о главном — о подборе кадров, которые бы позволили университетской республике развиваться самостоятельно, без его помощи, в демократическом направлении. С этой точки зрения руководящую роль Муравьева на начальном этапе реформы нужно оценивать безусловно положительно. К сожалению, двух с половиной лет его попечительства, прошедших с момента утверждения устава, оказалось недостаточно, чтобы республика окончательно укрепилась, почувствовала себя уверенно и профессора не смогли воспрепятствовать проведению другими попечителями иного, консервативного курса.

Чтобы исследовать, насколько сами профессора усваивали намерения Муравьева, рассмотрим деятельность ректоров университета в 1803–1807 гг. Полномочия ректора по сравнению с прежними правами директора университета были гораздо скромнее: фактически, это был первый среди равных ему профессоров, председательствующий в совете и имевший право решающего голоса. Но поскольку ректор руководил правлением, то именно на его плечи ложился груз всех хозяйственных забот.

Первый ректор университета появился в 1803 г. Еще до принятия университетского устава, в соответствии с Предварительными правилами Министерства народного просвещения, в феврале 1803 г. было образовано правление университета, куда вошли деканы, избранные от трех факультетов: философского — X. А. Чеботарев, юридического — Ф. Г. Баузе и медицинского — Ф. Ф. Керестури [123] . В мае того же года состоялись и первые выборы ректора, в результате которых «четырнадцатью избирательными голосами против одного не избирательного удостоен в Ректоры коллежский советник, философского отделения декан и профессор ординарного красноречия и нравоучения Харитон Чеботарев» [124] (а его место декана занял П. И. Страхов).

123

ЦГА г. Москвы, ф. 459, оп. 11, ед. хр. 1, л. 36.

124

РГИА, ф. 733, оп. 28, ед. хр. 9, л. 1.

Научная и преподавательская деятельность X.

А. Чеботарева началась в 1770-е гг. и была связана с Дружеским ученым обществом; Н. И. Новиков считал его своим другом. После наступления репрессий 90-х гг. Чеботарев демонстрирует свою верность правительству, выступая с похвальным словом Екатерине II, где осуждает Французскую революцию и подготовившие ее труды просветителей: «Наилучшее из всех, свойственнейшее существу обширных областей и выгоднейшее правление государством есть правление самодержавное… Развратные, льстивые лжемудрецы, сколь ни старались рассыпать поддельные цветы свои для обманчивой прикрасы толико хвалимого ими и одним только наружным видом блестящего, общенародного правления… но обнажает сама История, что их республики имели величайшие недостатки, что между прочими злоупотреблениями в оных утеснялась также и в них добродетель, честность и даже самая любовь к отечеству» [125] .

125

Цит. по кн.: Попов Н. История ОИДР. С. 34–35.

В своих лекциях Чеботарев выступал как педагог-моралист, культивировавший «внутреннее христианство» в его масонском понимании. Долгое время он оставался единственным в университете преподавателем российской истории и словесности, но так и не создал цельного курса, хотя пытался написать руководство по русской истории. В 80-е гг. его лекции пользовались успехом, их даже посетил приехавший в Москву под именем графа Фалькенштейна австрийский император Иосиф II [126] . К безусловным заслугам Чеботарева относится издание им в 1777 г. одного из лучших российских учебников XVIII века по географии, выпуск в 1787 г. первого путеводителя по Москве и ее окрестностям.

126

Там же. С. 29.

Но к началу XIX в. лучшие времена для Чеботарева давно миновали. До нас дошел интересный документ, свидетельствующий о восприятии студентами нового ректора — т. н. «Жалобная песнь студентов», обращенная к покойному куратору И. И. Шувалову. Авторы песни враждебно относятся как к своему попечителю Муравьеву (а также к его другу И. П. Тургеневу), так и к ректору и высмеивают их недостатки:

А ныне, о напасть! Не то, что было встарь: Куратор Муравей, а ректор Чеботарь. Один все тянет, длит, кладет в предолгий ящик; Другой орет, шумит, как в поле злой приказчик. Один с улыбкою поклоном всех дарит, Другой как с дубу рвет и басом говорит.

Манеры Чеботарева действительно представляли резкую противоположность с учтивой, светской вежливостью Муравьева. Чеботарев «был росту среднего, костист, худощав, лицо имел цвета светлорусого, продолговатое, румяное, ясное, которое, говоря, выставлял, грудь широкую, голос звонкий, басисто-бронзовый, речь твердую и гладкую, походку мерную, осадистую, обращение резкое, тон замашистый. Часто к слушателям повторялось: Др-рузья мои! и со всеми легко, с разностию тона переходил он на прямое и ровное: ты» [127] . «Он не носил ни пуклей, ни косы, не пудрился, голова у него была гладко острижена; в поставе его выражалась самоуверенность. Всем он говорил ты; зная его, никто на это не сердился. Обхождение его могло показаться грубым, если б оно не было выражением добродушия; почти всех он называл по имени, а не по отечеству, говорил отрывисто, но когда был в ударе, речь его лилась рекою» [128] .

127

Тимковский И. Ф. Памятник Шувалову // Московитянин. 1851. Ч. 3.

128

Снегирев И. . Указ. соч. С. 744.

Один попал кой-как лишь только в грамотеи, Слов десять затвердя, пускается в затеи; Другой из подлости едва лишь говорит И мальчиков в семь лет студентами творит. Один клал под сукно прошений сорок тысяч, Другой лишь затвердил: Хе, брат, велю тебя я высечь!

Довольно ядовитые намеки здесь обращены в адрес Муравьева-литератора, достается от студентов попечителю, «который тьму набрал сверх силы должностей», и за исполнение обязанностей секретаря по принятию прошений на высочайшее имя. С другой стороны, подчеркивается узаконенная при новом ректоре Чеботареве практика приема в студенты дворянских детей без ограничения возраста (например, в 11 лет стали студентами А. Н. Раевский, В. М. Прокопович-Антонский, А. И. Лыкошин — брат упомянутого мемуариста и, по-видимому, А. С. Грибоедов) [129] .

129

А. С. Грибоедов: Материалы к биографии. Л., 1989. С. 26.