Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая

Хренов Алексей

Прошло около двадцати минут, когда, наконец, он, вымотанный до предела, вскарабкался на относительно ровное плато. С трудом отдышавшись, Лёха огляделся вокруг. Внизу, метрах в двухстах, простиралась равнина, которая вдалеке упиралась в тёмную гладь моря. Правее вдали светились огни небольшого селения, по-видимому, Лос-Альказареса.

— Слава богу, испанцы не додумались ещё до светомаскировки, — подумал он, рассматривая едва заметные огоньки.

Преодолев желание растянуться на камнях и отдохнуть, Лёха начал осторожно спускаться в долину. Ему приходилось двигаться

медленно, удерживая равновесие и стараясь не сорваться вниз. Каждый шаг давался с трудом, левая нога ныла, а шишка на лбу ещё больше распухла. «Я стал похож на единорога!» — пытался шутить над собой Лёха. Получалось так себе, но он продолжал идти, понимая, что остановка в таком состоянии — совсем не лучшая идея.

Примерно через час, совершенно измученный и хромающий, он добрался до каменистой дороги. Выбрав направление, Лёха пошёл в сторону моря, надеясь выйти на знакомые места или хотя бы встретить кого-то, кто мог бы помочь. Шёл он долго, местность вокруг казалась бесконечно пустынной. Лишь час спустя, когда начало светать, удача наконец улыбнулась ему — Лёху подобрал крестьянин на повозке, который вёз молоко на рынок.

— Извини, Руссия, к аэродрому делать крюк не могу, опоздаю к открытию, — покачал головой крестьянин, когда Лёха попросил его подбросить поближе.

Пришлось Лёхе снова идти пешком. Он продолжал двигаться в направлении аэродрома, хотя каждый шаг давался с болью, тело было измотано до предела.

Когда до КПП оставалось совсем немного, Лёха услышал далёкий гул в воздухе. Он поднял голову, напрягая зрение, и заметил быстро приближающийся силуэт самолёта. Это был знакомый ему трехмоторный Юнкерс, который безнаказанно рассекал утреннее небо. Самолёт шёл достаточно низко и тут из его брюха посыпались мелкие бомбы.

Инстинктивно Лёха бросился на землю и прикрыл голову руками. В следующий миг раздался громкий взрыв совсем рядом, и земля вздрогнула. Что-то тяжёлое ударило его по голове, с силой прижав к земле.

На мгновение Лёха почувствовал, как всё вокруг расплывается, и перед глазами поплыли чёрные пятна. Всё тело будто разом оцепенело, и его сознание погасло в который раз, словно свет в комнате, когда выключают рубильник.

23 октября 1936 года. Госпиталь Картахены

Очнулся Лёха в какой-то белоснежной палате. Голова туго замотана бинтами, а всё тело болело, словно его катком прокатали. Голова гудела, как двигатель самолёта на взлёте, а сознание путалось, смешивая реальность с воспоминаниями последних дней.

«Где я?» — мелькнула мысль. Он огляделся по сторонам, стараясь сфокусировать взгляд на предметах вокруг. Белые стены, койки, в углу поблескивал какой то полированный аппарат зверского вида — всё указывало на то, что он в госпитале.

Дверь тихо приоткрылась, и в палату сияя, как начищенный самовар, просочился его стрелок.

— Привет Алибабаич! — радостно отреагировал Лёха.

Стрелок расцвел самой дурацкой улыбкой и вытащил из-за спину руку с авоськой мандаринов.

— Командира! Ты очнулась! — просиял Алибабаич.

— Как ты себя чувствуешь, командира? Вот! Витамина! Кушай! — при волнении его русский

язык становился ещё более живописным.

— Командира жива и почти здорова! — шутливо в тон ему ответил Лёха, взяв один мандарин и машинально крутя его в руках. — Что нового на аэродроме?

Стрелок замялся, почесал затылок, шмыгнул носом, будто собирался рассказать что-то важное, но не знал, с чего начать — видно очень переживал.

— Кузьмича с начальником улетела… На наша самолёта… фашистов бомбить будет, — начал он с некоторой неохотой. — У них самолёта плохой, не летает совсем. А меня их начальника не взяла. Сказала, её стрелок полетит.

Лёха поднял брови, чувствуя, как внутри поднимается лёгкое раздражение.

— С самым большим начальником?

— Нет, самый большой сама улетела уже. С начальник поменьше, наша начальником, — сбивчиво пояснил стрелок.

После нескольких уточняющих вопросов Лёха понял, что на самолёте Проскурова обнаружили какой-то технический дефект, и тот улетел на его СБшки.

«Да, надо срочно выздоравливать!» — подумал Лёха. — «А то так моему самолёту лыжи то и смажут, без самолёта останусь».

— Как дома дела? В Туве? — решил проявить вежливость Лёха, чтобы отвлечься от неприятных мыслей.

— Мой дом хороший дела! Недавно… — стрелок ненадолго задумался. — Три, нет, четыре месяц назад письмо получал. Про какой-такой Тува не знаю, как у них дела!

Лёха замер и уставился на Алибабаича, пытаясь осмыслить услышанное.

— Василий Алибабаевич! Ты ж из Тувы? Тувинец!

— Какой такой тувинец! Моя туркмена! Родной кишлак баран я пасти не хотеть. Отец целый два барана давал председатель, что бы паспорт делал с фамилией. Советская власть учиться дала. В Одессе на моряка учился! — поделился новостям вновь обретённый туркменский моряк, не понятно каким образом оказавшийся рассекающим с пулемётом в советском бомбардировщике над горами и морями Испании.

— Да, моя Василберды Алибабай оглы Алибабаев! Хороший фамилия советская власть дала! И командира сразу Василь Алибабаич сказала. С уважением потому что.

— О как! — только и сумел вымолвить совершенно искренне удивлённый Лёха, не подозревавший о таких выкрутасах тувино-туркменской судьбы. Он просто прикололся в первый раз увидев стрелка и вспомнив незабвенный фильм. «Хорошо хоть керосинку купить не предложил», — Лёхе даже слегка стало стыдно шутить над наивным и открытым Алибабаичем.

Тут вошла молодая санитарка и увидев сидящего Лёху, улыбнулась:

— Очнулись? Ну, как вы себя чувствуете? — произнесла она мягким, почти мелодичным голосом.

Лёха, пытаясь отшутиться, пробормотал:

— Будто на меня самолёт упал.

Санитарка тихо засмеялась, поправляя его подушку:

— Это хорошо, что вы ещё шутить можете. Значит, скоро поправитесь.

Стрелок стал пятиться задом и тихо исчез за дверью.

Боль отступила, и он начинал приходить в себя. К вечеру ему стало сильно легче, и, почувствовав прилив сил начал прямо лёжа в постели делать зарядку, чем привёл в ужас заглянувшего в палату врача. Ночь пролетела незаметно.