Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая

Хренов Алексей

И куда потом пойдёт это золото, переданное в СССР, оставалось под большим вопросом. Едва ли его пустят на улучшение жизни рабочих и крестьян, как гласили лозунги партии. Пообщавшись с мадридским Орловым и ему подобными, Лёха считал, что куда вероятнее, золото пойдёт на тайные операции или финансирование революций среди чёрных голодранцев в какой-нибудь далёкой Африке. «Или этим генсеки уже позже баловались? С датами я, конечно, плаваю», — подумал он с иронией. А возможно, золото будет просто украдено местными чекистами.

Решение не давалось легко.

Совесть зудела, словно давила своим молчаливым укором. Лёха решил, что «зелёные человечки», отправившие его в прошлое, по каким-то своим причинам решили открыть ему финансирование. Для чего — он пока не понимал, и ему ещё предстояло догадаться. Он был уверен, что правильное решение должно быть не только продуманным, но и честным перед самим собой.

— Ладно, хватит рассусоливать, — прошептал он себе. — Коллайдеры, фашисты! Спи, жопа, завтра вылет!

Середина февраля 1937 года. Аликанте.

В середине февраля в Картахене появился какой-то важный советский чин от авиации, видать, по блату исторгнутый из недр наркомата обороны. Приехавший получить награды и заодно поучить испанцев нормировать полёты, и, естественно, нарвался на только что прилетевшего и уставшего как собака Лёху.

Когда московский чин подсчитал общий налёт Лёхиных часов, он схватился за голову и, тыкая в какие-то наставления, заорал, что немедленно отстраняет Лёху от полётов.

— Есть отстраниться от полётов на три дня! — бодро отрапортовал наш герой.

«Отлично!» — порадовался он про себя, завел своего «Россинанта» и быстро свалил с ночёвкой на пару дней в Аликанте, куда должна была приехать по какой-то надобности его разлюбезная Наденька.

Следующий день Лёха гулял по бульвару, пил кофе, смотрел на море и наслаждался прелестями гражданской жизни и Наденьки.

Когда утром третьего дня, Лёха с абсолютно пустыми баллонами и идиотской улыбкой нарисовался на командном пункте аэродрома, то услышал истошный рёв раненного в жопу бегемота за стенкой.

Сделав страшные глаза толкущемуся тут Кузьмичу он услышал ответ:

— Ты туда не ходи, Лёша! Там Иван Царевич отрывает яйца Змею Горынычу без наркоза.

Заглянув в проем двери Лёха застал фантасмагорическую сцену — обычно спокойный и выдержанный Иван Проскуров орал на этого московского придурка:

— Кто тебе позволил своими бумажками тут размахивать! Где Хренов! Ты что ли самолёт пилотировать будешь!

— А ты что лыбишься, Хренов! — начальник заметил счастливо улыбающегося Лёху. — Где ты был! Опять всех местных баб перепортил! Быстро на вылет! Отпуск теперь в следующем году только получишь!

— Никак нет, товарищ начальник! Местных баб не имел, портил только своих, советских! — пропел счастливый Лёха.

Будет ли отпуск ещё или нет — неизвестно, а Наденька со всеми своими прелестями только что была в полном Лёхином распоряжении, да и вообще эти пара дней прошла более чем плодотворно!

Середина февраля 1937 года. Набережная Аликанте.

Серхио Мендоса гулял вдоль

набережной Аликанте под руку со своей любимой молодой женой наслаждаясь вечерним бризом с моря. Он был абсолютно счастлив жизнью. В сорок лет получив пост заместителя управляющего отделением Banco Hispano Americano в Аликанте он наконец то перешел к тому, о чем мечтал — в тишине работать с небольшим количеством обеспеченных клиентов. Во время гражданской войны Аликанте предоставлял поистине неограниченные возможности на этой почве, являясь центром, куда со всей Испании сбежали от войны, как ещё оставшиеся иностранцы, так и обеспеченные сограждане. А когда отец двадцати четырех летней Эльвиры согласился отдать её за него замуж, он решил, что Господь благоволит ему. За прошедшие пять лет она родила ему двоих чудесных девочек, которые носились вокруг них и судя по загадочному поведению жены, он мог рассчитывать и третьего.

Проходя мимо очередного ресторана, он мельком взглянул на проход между домами и краем глаза увидел, как двое грязных личностей, одетых в какую то рванину, рванули к нему.

Один схватил его Эльвиру, сжимающую двумя руками свою сумочку, и приставил ей нож к горлу. А второй кинулся к нему и угрожая ножом стал кричать требуя деньги:

— Давай деньги, жирная свинья! Живо! А то порешу твоих детей! — орал бандит.

Девочки заплакали и спрятались за него, прижавшись к его ногам.

Трясущимися руками он достал и отдал кошелек.

Бандит схватил кошелек и вдруг резко ткнул ему в живот. Серхио инстинктивно подставил руку, защищаясь и острая боль пронзила ладонь.

— Не двигайся, — заорал бандит.

Бандиты стали отступать в темноту между домами, первый всё так и держал нож у горла его Эли.

— Мы отпустим твою жену, как только отойдем подальше, — орал второй нападающий, схватив её за грудь.

Зажав раненую руку, Серхио в ужасе застыл боясь пошевелиться.

Тут за его спиной хлестко грохнул выстрел, и сразу за ним второй.

Бандит, державший Элю, выронил нож и схватился за руку, отпустив женщину. Эля вырвалась и метнулась к нему, обняв и закрыв собой детей.

Крича проклятья бандиты бросился прочь, момент и они исчезли темноте подворотни между ресторанами.

Обернувшись он увидел приятного молодого брюнета в легком светлом костюме и такой же модной шляпе с полями, сжимающего в руке дымящийся пистолет.

— Are you OK? — спросил он на английском, потом смутившись, перешёл на испанский и с акцентом спросил:

— Надеюсь у вас все нормально. Вам надо показаться врачу.

Тут вдали раздались свистки полиции.

— Извините! Не хочу объясняться с копами, — на английский или американский манер назвал их приятный молодой человек, и ловко спрятав пистолет, как ни в чем ни бывало быстро ввинтился в образовавшуюся толпу и мгновенно затерялся в ней.

Шокированный Серхио, зажимающий раненую руку, и Эльвира прижавшая к себе детей, остались одни стоять перед мчавшимся к ним толстым полицейским.