Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая

Хренов Алексей

Однажды, попав под несколько неожиданных дружественных выстрелов, Лёха исполнил такой противозенитный манёвр, что Кузьмич и Алибабаевич набили себе шишаков, отчаянно матерясь в кабине. Лёха, ещё не оправившись от потрясения, первым делом пошёл к испанским зенитчикам, прихватив с собой схематические контуры самолётов.

— Пусть сначала двигатели научатся считать, — плевался он, не до конца отошедший от испуга.

С тех пор Лёха издалека обходил зоны работы этих батарей, на всякий случай предпочитая не испытывать судьбу и не пробуждать память зенитчиков.

Франкисты

тоже были вынуждены осторожничать и предпочитали летать на больших высотах, избегая плотного огня.

* * *

Как и предсказывал Лёха, с поступлением в Картахену первой партии бомбардировщиков СБ командующий ВВС Испании Игнасио Сиснерос и генерал Дуглас, в обычной жизни известный как Яков Смушкевич, попытались, но не смогли выделить ни одного самолёта для флота.

Ресурсы были ограничены, и каждый самолёт приходилось буквально распределять между участками фронта. Лёхин самолёт удалось сохранить только благодаря тому, что Кузнецов, образно говоря, встал на дыбы, отчаянно отстаивая его. Лёхин аэроплан оказался единственной авиационной поддержкой, которую могла противопоставить Республика крейсерам мятежников, немецким и итальянским флотам на просторах от Испании до итальянского «сапога» и вплоть до Африканского берега.

Даже прикрытие транспортов с грузами, идущих под постоянной угрозой нападения франкистских крейсеров «Балеарс» и «Канариес», вызывало жаркие споры.

— Ну а что ваш хвалёный линкор «Хайм» не может справиться с этими крейсерами? — с ироничной усмешкой бросал Яков Владимирович, когда ему приходилось объяснять Кузнецову нехватку ресурсов и оправдываться за невозможность выделить авиационную поддержку флоту. Видно было, что даже минимальное перераспределение техники требовало от него колоссальных усилий и тонкого баланса между поддержкой разных фронтов.

Дело в том, что настоящее имя республиканского линкора было «Jaime I» («Хайме I»), названный в честь короля Хайме I Арагонского, о чем товарищ Смушкевич был прекрасно осведомлён.

Но в силу присущей национальной любви к подколкам он не мог пройти мимо такой возможности: на иврите выражение «лехаим» (?????) означает «за жизнь» и традиционно используется как тост, аналогичный русскому «за здоровье» или английскому «cheers». Пользуясь близким звучанием, Смушкевич не мог удержаться и естественно переименовал линкор в «Хайм».

Но после долгих переговоров и настойчивых просьб Смушкевич всё-таки согласился поддержать флот в его борьбе за проводку судов с поставками из СССР. Он решил выделить временное подкрепление в виде истребителей и поддерживать часть бомбардировщиков в готовности в течение двух-трёх самых критических дней, когда корабли находились в море. Это решение стало настоящим облегчением для Кузнецова, так как поддержка с воздуха могла решить исход любой морской операции. С этой уверенностью командиры знали, что в трудный момент они не останутся без прикрытия и смогут действовать более уверенно.

Когда Лёха

услышал новость о том, что Кузнецов и Смушкевич договорились выделить флоту на постоянной основе пять самолётов под командованием Проскурова, он едва ли не подскочил от удивления. Но когда разговоры дошли до того, что эти машины будут использоваться исключительно для борьбы с кораблями мятежников, Лёха просто не выдержал и рассмеялся. Всё это выглядело идеально на бумаге, но, как он всегда считал, «у нас страна Советов, а не страна баранов», и реальность всегда оказывалась куда более непредсказуемой.

Вскоре Кузнецов сам приехал на авиабазу, чтобы провести совещание с лётчиками, разъяснив стратегию. Он с энтузиазмом рисовал перед ними планы:

— Эти машины должны сосредоточиться только на поддержке флота, охотясь на корабли мятежников, — уверенно говорил он. — А самолёты, которые будут выделяться нам временно, мы направим на бомбёжку баз и портов противника, где стоят их суда.

Лёха смотрел на него и чувствовал, что командир искренне верит в то, что говорит. Но опыт подсказывал ему другое: при нехватке самолётов любая подобная договорённость быстро рушится под давлением непредвиденных обстоятельств и срочных нужд.

— Красота, да и только! — с сарказмом сказал Лёха, изображая на лице выражение священного восторга, пока Кузнецов рисовал перед лётчиками планы будущих успехов.

Как ни странно, Лёха оказался прав. Спустя несколько дней стало ясно, что даже эти пять флотских «катюш» использовались не только для охоты на корабли мятежников, как изначально планировалось. Армия, постоянно требующая поддержки, неоднократно просила отправлять самолёты на бомбардировку баз, портов, железнодорожных узлов и других стратегических целей. Флот был вынужден уступать, и задачи, которые на бумаге казались чёткими и последовательными, в реальности быстро превращались в головоломку с постоянным перераспределением ресурсов.

Лёха, наблюдая за этими изменениями, лишь качал головой.

«Как всегда, план хороший, да не для наших условий», — думал он, с улыбкой вспоминая тот день, когда командир обещал чёткое распределение задач.

При нехватке техники приходилось изворачиваться и решать задачи с тем, что было под рукой. Генерал Сиснерос и Смушкевич, несмотря на осознание важности поддержки флота, смогли выделить сухопутную авиацию для бомбардировки Пальмы на Майорке всего один раз. И то это случилось после долгих обсуждений и настойчивых просьб.

Действительность оказалась гораздо прозаичнее, и самого Лёху регулярно припахивали на разведку или бомбёжку позиций мятежников.

14 января 1937 года. 30 миль в море от Малаги.

Лёха нервно шагал вокруг своего любимого самолёта, которому испанцы, дали вполне «душевное» имя — «Катюшка». Он был уверен, что самолёт, если бы мог, отвечал бы ему взаимностью. До сих пор «Катюшка» выручала его, уклонялась от зениток и даже в самых жарких схватках выходила относительно невредимой. Пара десятков мелких попаданий в обшивку были не в счёт.