Москва винтажная. Путеводитель по московским барахолкам

Евтушенко Антон Александрович

Дождь накрапывает сильнее. Иду в глубь Вернисажа, поднимаюсь по ступенькам на верхний уровень, где, по словам торговца в канотье, за антикварными рядами стоит особняком аллея живописи. Дорожку с разбитым асфальтовым покрытием, тянущуюся на добрых метров триста, венчает лужайка с фудкортом на открытом воздухе. Здесь убеждаюсь в несправедливости нападок усатого торговца: на аллее не то чтобы не протолкнуться, но, вопреки его словам, художники, картины, покупатели – в наличии. Нервная возня, шуршание смятыми банкнотами. Ожидаемо многолюдно у шалмана, где бойкая девица в засаленном переднике отпускает крепкий алкоголь на

разлив. Тёплая атмосфера заразительного смеха. Прислуши ваюсь. В новостной повестке – обсуждение Куклачёва, решившего построить своим кошкам дворец в Израиле, и художника Павленского, оштрафованного и отпущенного из зала суда за сожжённую дверь ФСБ. Известие о найденном портрете Гитлера в квартире Творческого союза художников вызывает лишь вялое раздражение: мол, наконец-то про нас вспомнили, да только повод не тот.

Тесный, как фанерный посылочный ящик, замусоренный тюбиками с краской, кистями, мольбертами прилавок. Где-то глубоко внутри сипит радиоволна. Будто трюм корабля, где капитан – в тельняшке поверх кофты, смачно изгрызая фильтр истлевающей сигареты, бородатый акварелист Семён. Мы заводим разговор с невинного Ван-Гога, с его бестелесных теней и отрезанного уха. «Среди художников сложно отыскать лоялистов, – приговаривает бородач, усмотрев во мне внимательного слушателя. – Всё чаще готовых бунтовать несогласных. Таких приспособленцами никак не назовёшь».

Семён делает движение навстречу мне, выдирая себя из тесного пространства «трюма». Тянет ладонь, перепачканную акварелью. Остатки краски привычным жестом отирает об этнические штаны из цветастого батиста. Мы знакомимся.

Художник Семён носит штаны-«аладдины», знает наизусть 108 стихов «Бхагавад-гиты», по выходным «бомбит на Вернике», а в свободное от торговли время пишет акварели в своей мастерской – в кемпере на охраняемой стоянке в Тушине. Там же, кстати, и живёт. Он – типичный фрик в моём понимании, человек, далеко ушедший за рамки стандартных стереотипов.

Сегодня его работы упрятаны от дождя под мутный пластик. Семён не без удовольствия отворачивает плёнку, демонстрируя этюды с речными пейзажами. Все рисунки, кроме нескольких, перекликаются между собой: вода, берёзы, птицы, речной трамвайчик вдалеке. Интересуюсь:

– Ваши работы?

– Кроме этих трёх, что слева, и вот ещё одной, отложенной, – отвечает он, – все мои.

– Что просите за них?

– А кто интересуется?

Цену так не узнаю. По заверению Семёна, он давно сменил жажду наживы на жажду духовного опыта.

«Я здесь для общения. Если кто-то купит мои акварели – ништяк, меньше тащить домой. Я художник, мне насрать на пиндосские бумажки. Видишь, погода дурацкая, рисунки намокли, но всё фигня! Вчера познакомился с классными ребятами из Бреста. Тряслись пятнадцать часов в душном плацкарте, чтобы привезти фигову тучу акварелей с видами Браславских озёр. Хотят здесь, в Москве, кой чего подзаработать. У них там цены дикие, а зарплаты не увеличиваются, вот белорусы и поджали пояса. Предложил поставить себе на реализацию. Говорю, зачем за место платить, всё равно ничего не продастся. Выбрал вот эти три. Так, на всякий случай: может, кто и купит. Дали комиссионные: портвейн, козу и соболя [4] . Портвейн распили сразу, потрындели».

4

Наверно,

художник имел в виду кисти из козьего ворса и соболиного волоса. Последние встречаются довольно редко и достаточно дороги по стоимости.

Личное пространство художника – чуть более шести квадратов американского трейлера – открыто для гостей круглогодично. Многие думают, что в кемпере мало места, но Семён мужественно разбивает миф, хвастаясь, как однажды приютил в прицепе пятерых бомжей.

«На парковке меня прозвали марабутом за внешний вид и нелюдимость. И пусть! Я не ворую электричество, не торгую наркотой и не прописываю нелегалов. Всё по закону. Плачу посуточно стоянку, выходит в десять раз дешевле, чем снимать квартиру. Зато можно работать на свежем воздухе, ставить мангал, шезлонг. Это свобода от условностей, свобода от подъездов и консьержей. Это кайф на колёсах, но без „колёс“!»

Пока общаемся с Семёном, группа интуристов заполняет собой пространство аллеи. Кагал туристов расползается размазанным пятном жёлтых нейлоновых непромокаек вдоль рядов с картинами. Обряды и мистерии уличной торговли приотворяются. Достаточно лишь прислушаться к словопрениям сторон.

– This is the true picture?

– Оф кос! Риал!

– This is the 19th century, is not it?

– Оф кос, зе найтин сеншери.

– Нow much is?

– Ван хандред долларс.

– Will there be a discount?

– Хау мач вилл ю гив?

– Ninety.

– О’кей!

– Sell for eighty?

– О’кей!

– Cool! I take. (После паузы.) Oh, I’m sorry! I only have seventy-five dollars.

– Можно и за семьдесят пять. – Продавец – вылитый актёр Георгий Жжёнов – кивает с усмешкой. – Seventy-five dollars and a cigarette. On a smoke break!

Иностранец с борцовской шеей и стриженым затылком радостно протягивает деньги, угощает сигаретой и, трепетно прижав холст под мышкой, насвистывая, удаляется.

«Жжёнов» подходит к нам и просит огонька.

– Крутовато скинули, – не выдерживаю я.

– Конечно, крутовато, – отвечает он, прикуривая из рук Семёна. – Даже такая мазня будет стоить не меньше полутора сотен.

– Значит, фальшивка? – спрашиваю в упор, совсем наглея.

– Марабут, кто это? – настораживается «Жжёнов».

– Друг, – коротко отвечает Семён, не выдавая меня, за что я благодарен безмерно, потому как вместе с сигаретным дымом сырой апрельский воздух наполняется информацией, не подлежащей разглашению.

– Вовсе нет, зачем фальшивка? Как раз наоборот. Очень даже настоящая. И заключение эксперта имеется. Я копию иностранцу вручил. Вот только товарища на выходе из Вернисажа менты завернут. Они у нас прикормленные.

– А полиция зачем? – удивляюсь. – Он же честно сторговался и купил на рынке.

– Вопросов нет, – соглашается Жжёнов, смачно посасывая сигарету. – Наш иностранец так и скажет: мол, пацаны, всё честно, купил на рынке. И экспертизу обязательно предъявит. Менты бумагу изучат, репу почешат и с умным видом заявят, что с картиной XIX века ему таможенный контроль не пройти. Для вывоза антикварной картины, понимаете ли, надо заключение Минкульта.