Москва винтажная. Путеводитель по московским барахолкам

Евтушенко Антон Александрович

Безрассудные действия власть имущих Советской России привели к тому, что ныне современный западный рынок икон на две трети состоит из проданного в 1920–1930-е годы. Только представьте: три из пяти продаваемых сегодня за границей икон могли остаться на внутреннем рынке. Торговля шла на вес, железнодорожными составами и грузовыми пароходами. Количество проданных в то время икон не поддаётся никакой оценке. По одним данным, она измеряется десятками тысяч, по другим – уже сотнями. Сколько в действительности икон и вообще произведений прикладного искусства безвозвратно утекло за границу, наверняка не сможет ответить никто. Считается, что потери только одного самого крупного музея страны «Эрмитаж» – около ста шедевров живописи и до полутора тысяч менее ценных, но не менее значимых экспонатов. Советское правительство умело ловко запутывать следы, понимая, что будущие поколения не оценят их инициативности

и того повального оттока художественных сокровищ, что происходило в первое десятилетие новой страны социализма. Составлялись намеренно неполные и неточные списки продаваемых за рубеж произведений, многие из них «терялись». Немногие уцелевшие архивы и документы по этому делу по-прежнему хранят гриф секретности. Молчат и те, с кем сотрудничала советская госкомпания «Антиквариат», учреждённая специально для организации торговли национализированным имуществом.

Если икона и пережила ужасы советщины, то дотянуть до наших дней священной реликвии запросто могла помешать халатность владельца. Иконы лишь кажутся стойкими и долговечными предметами. На практике доска в условиях высокой влажности подвержена плесневению и гниению. Со временем сырую древесину облюбуют древоточцы и шашели. Если дерево оградить от чрезмерной влажности, то красочный слой в сухом воздухе быстро рассыхается и шелушится. Во влажном воздухе кислород более губителен для пигмента – он темнеет и чернеет в разы интенсивнее. Не предприняв мер, икону можно погубить простой небрежностью.

Выходит, что старинных «намоленных» икон не так много. На самом деле их ещё меньше, шутит Рустам, хотя, похоже, его шутка имеет большую долю правды.

«Иконой, как таковой, я не занимаюсь, больше тяготею к классической живописи, тем не менее деверь [5] попросил помочь с приобретением домашнего иконостаса и киота на южном фасаде дома. Человек он небедный, поэтому иконостас задумал классическим, пятиярусным и чтобы непременно стена была со старинными намоленными образами».

5

Деверь – брат жены.

Предпочтение родственник отдал фряжскому письму, между прочим, не самой популярной манере иконописания. Иконы фряжского письма отличаются точностью и достоверностью в передаче изображения вплоть до нарушения самого канона иконописного сюжета. Вспомни, говорит мне Рустам, Спас Нерукотворный. Симон Ушаков писал его для Свято-Троицкой Сергиевой лавры, образ находится там и по сей день на входе в Трапезный храм Успенского собора. Икона эта выписана в стиле фряжской школы, представителем которой являлся мастер.

Спас Нерукотворный – это единственная икона, изображающая Иисуса как личность, как человека, имеющего лицо. Имея талант иконописательства, Симон Ушаков в поздние годы своего творческого пути выбрал стиль живоподобия, максимально приближенного к реалистической манере. Доводя свою манеру до совершенства, он создавал образы воплотившегося Богочеловека в анатомической точности, тем самым выделяя в изображении лика Христа не только Божественную, но и человеческую сущность.

«Найти продавцов оказалось делом десятым, но до совершения сделки иконы требовали адекватной атрибуции на месте, после которой можно было приблизительно назвать стоимость наших интересов. Я нашёл специалиста в области древнерусской культуры, поскольку, как уже говорил, не очень-то разбираюсь в иконописи, и мы втроём взяли машину и поехали объезжать топ-15 продавцов, которых мне рекомендовали как проверенных и надёжных. Все они были частными лицами».

Атрибуция – это установление характеристик иконы, включающее правильное её название, определение автора, состояния сохранности, особенностей иконографии и стиля и вытекающих из них датировки памятника. Датировка иконы – это очень важно, поскольку косвенно – лишь только косвенно! – из этой цифры вытекает «намоленность» образа. Очевидно, что чем старше икона, тем дольше на неё молились. Для себя Рустам решил, что иконы младше последней трети XVIII века он будет «отбраковывать», как не проходящие по данному критерию. Примечательно, что иконы фряжского письма появились в России сравнительно недавно, примерно во второй половине XVII века. Результаты поиска же оказались удручающими. Из пятидесяти шести осмотренных досок четверть не имела никакого отношения к фряжскому письму, ещё столько же оказались вовсе не иконами, а парсунами [6] ,

но что хуже: из двадцати семи оставшихся икон двадцать три не попадали по датировке и были либо относительными новоделами, написаными на рубеже XIX–XX веков, либо фальшаками, то есть безыскусными подделками под старину.

6

Произведение портретной живописи XVI–XVIII вв., первоначально выполняемое на досках в технике иконописи.

«Неутешительный итог – четыре собственноручно подписанных мастерами иконы из Антониева и Спасо-Нередицкого монастырей, что под Новгородом, мы увезли с собой, причислив их к почётным и редким трофеям. Вскоре деверь вовсе отказался от идеи красного угла, очертив круг своих интересов лишь этими четырьмя приобретёнными предметами».

Этому решению предшествовал немаловажный эпизод. Та поездка, вспоминает Рустам, отметилась ещё одним событием, упомянуть о котором стоило отдельно. Уже на обратном пути – возвращались они по Новорижскому шоссе из Бузланово – Макс Ганецкий, нанятый Рустамом эксперт по древнерусским памятникам, хлопнул себя по лбу, припоминая, что в районе Крылатской обитает один его знакомый, которому он помогал месяц или два назад с атрибуцией нескольких кинешминских икон, вернувшихся на родину, кажется, из Лиссабона. По мнению Максима, на доски стоило взглянуть, они вполне могли подойти, поскольку были действительно старыми и выписанными бессанкирным способом «личного» письма, что по технике, в общем, напоминало фряжскую манеру. Во всяком случае, сказал он, их можно купить сильно задёшево. При этом Максим вопросительно посмотрел на Рустама, рассчитывая, что, уж по крайней мере, его это предложение наверняка заинтересует. Рустам засомневался, что новый владелец захочет расставаться со свои приобретениями, да ещё и по заниженной цене, но эксперт заверил, что его знакомый был вовсе не коллекционером и почитателем икон, а веретником, то есть попросту колдуном и чернокнижником. «Его интересуют только адописные иконы», – сказал Макс, но, заметив в глазах собеседников непонимание, разъяснил значение незнакомого слова.

Адописные иконы иначе называют сатанинскими или чёрными. По поверью, подобные антонимии являются неотъемлемым фетишем «православных» ведьм и колдунов. От услышанного деверь нервно заёрзал на сиденье и обменялся изумлённым взглядом с Рустамом. Тот пожал плечами. Про подобные иконы он тоже слышал впервые. «На загрунтованной доске, – продолжал объяснять Максим, – записывалось два красочных слоя, один поверх другого. Верхнее изображение было привычным мирянину, с ликом какого-нибудь святого, а вот на нижнем, скрытом от глаз слое богомаз помещал изображение дьявола. В результате молящийся перед такой иконой обращался уже не к Богу, а к Сатане, и молитва приобретала противоположный эффект».

Сама возможность существования таких икон повергла родственника Рустама в благоговейный ужас. Он наотрез отказался ехать к колдуну, даже несмотря на заверения Макса, что тот лично, по просьбе владельца, нарушил красочный слой на каждой иконе, процарапал покрытие до левкаса и не обнаружил ничего особенного. Собственно, из-за этих крохотных надрезов стоимость икон должна была упасть, а интерес владельца поутихнуть. Во всяком случае, это могло бы стать зачином к торгу. Рустам, конечно, захотел увидеть доски. Пришлось ехать к колдуну в другой день, на этот раз вдвоём.

«Признаюсь, это был интересный опыт для меня. Мы позвонили в квартиру. За коричневой дверью, обитой дешёвым кожзамом, возле которой стояло больше десятка пар обуви, нас принял воодушевлённый улыбчивый мужчина, вроде тех, что ходят по домам и говорят тебе: „Здравствуйте! Вы хотите поговорить о Боге?“ Действительно, внешность этого человека никак не вязалась с его деятельностью. Колдун Димир принял нас по-домашнему, то есть в халате нараспашку и состоянии лёгкого похмелья. Проводил на кухню, предложил чаю. Макс объяснил суть нашего визита, хозяин квартиры виновато улыбнулся, мол, не дождались вас кинешминские иконы, ушли неделей раньше. Когда я дал ему свою визитку и уже собрался уходить, Димир вдруг запротестовал, усадил нас обратно за стол и начал рьяно вещать о своей любви к кладбищам и „Танатонавтам“ Бернарда Вербера. Потом переключил внимание на обсуждение восприятия могил у разных наций – одним словом, тема оказалась щекотливой и не совсем застольной. Я покойников не люблю с детства, к могилам отношение такое же. Кусок печеньки, поданной к столу, так и застрял в горле. К счастью, Димир заговорил об иконах, и русло нашей беседы приняло наконец немортальный вид».