Москва винтажная. Путеводитель по московским барахолкам

Евтушенко Антон Александрович

– Зачем? – удивляюсь я.

– Да-да, вот и иностранец так же спросит, а ему популярно, на пальчиках объяснят: Минкульт должен дать «зелёный свет», что данная картина ни разу не культурно-историческая ценность.

– Небось сам Мединский придумал, не к ночи будет помянут! – поддакнул Семён, должно быть уже слышавший ранее эту замутнённую схему.

– Не слабый геморрой, да? Но есть вариантик попроще: достаточно предоставить фискальные документы, подтверждающие покупку картины в художественном салоне. На таможне это автоматически снимет все вопросы. А кстати, как удачно, смотрите, и салон. И вот наш доверчивый иностранец устремляется к дверям магазина, где его уже поджидает Глебушка…

– Рустам, – поправляет Семён, – сегодня смена Бедросяна.

– Ничего себе схема! – говорю я, догадываясь, что иностранцу неслабо впарят услугу оформления.

– Ага, – ухмыляется «Жжёнов». – Так что и скидка возвращается, и друзья зарабатывают.

– А если он не согласится? Ну, попробует получить документы

официально.

– Официально? Шутишь? Да у него сегодня или завтра самолёт. Какой на фиг Минкульт? Там документы оформляют 30 дней. Наша бюрократия самая бессмысленная и беспощадная в мире. Чур меня, чур!

Забавно, что неделей позже я натолкнулся на того самого Рустама, который по вторникам, четвергам и субботам принимал иностранных клиентов с «нерастаможенной» живописью. Он не был похож на жулика. Пожилой мужчина с голодным небритым лицом, в костюме пассажира метро. В одной руке Бедросян держал надкусанный тульский пряник, в другой – чиркал шариковой ручкой по бланку. Вышел на него случайно, а было это так. Накануне я прошёлся по самой оживлённой части вернисажа и увидел несколько написанных от руки объявлений, что-то вроде «Сдаётся место» и номер телефона. Вкрадчивый мужской голос на том конце провода осторожно осведомился о моей капиталоёмкости и честно предупредил: «Торговля искусством – это не та ниша, которая будет процветать по нынешним временам». Пришлось признаться, что отношение к торговле имею весьма посредственное. «В таком случае ничем помочь не могу, – ответил голос в трубке, но, неожиданно смягчившись, добавил: – Хотя, возможно, твоя тема будет интересна моему приятелю. Запиши-ка телефон…»

Хозяин места рекомендовал своего знакомого как человека с редкой, но набирающей популярность профессией – байер. Есть оказывается такое ремесло, молодое не только у нас, но и в Европе, где оно зародилась всего несколько лет назад. Рустам Бедросян оказался тем самым байером. Позже я узнал, что в среду по утрам на вернисаже появляются такие вот люди, которые отбирают и закупают вещи для частных коллекций, антикварных магазинов и арт-салонов, московских и иногородних. Обычно в это время на рынке час пик, как в метро. Людей так много, что не протолкнуться. К обеду толпа идёт на убыль, ажиотаж спадает. На следующую неделю всё повторяется снова.

Вскоре выяснилось, что мой собеседник не только обладатель редкой профессии, но и автор нескольких десятков работ, выставленных в художественных галереях Москвы, Софии, Стокгольма, Нью-Йорка и Вены, действительный член Российской Академии художеств и член Президиума Совета при Президенте РФ по культуре и искусству. Ко всему прочему он оказался замечательным и остроумным рассказчиком.

«Когда я вошёл в этот бизнес четыре года назад, мой наставник и учитель, декоратор из Болгарии Стефан Штерянов, сказал: „Если у тебя нет художественного вкуса, а в идеале – художественного образования, то байер – не твоё призвание. Не надо пытаться, ничего путного, поверь, не выйдет“. В моей башке тогда гулял предрассудок, что байер – это дилер, и если ты в ладах с организацией торговых отношений «покупатель – продавец», то ничего сложного случиться не должно. Это заблуждение Стефан выбил из меня жёстким ультиматумом в первый же вечер, в баре за кружкой лагера: „Или ты приходишь ко мне без всей этой срани о купипродайменах и делаешь то, что скажу я, или навязываешь свою бизнес-философию, а я стою в сторонке и слушаю, а потом плюю тебе в лицо… или снимаю шляпу. Всё зависит от силы твоего убеждения и моего субъективного восприятия. Только помни: я ханжа и мизантроп, а ещё не ношу шляп!“».

Байер – это три профессии в «одном флаконе», совмещающем функционал предпринимателя, товароведа и эксперта в области искусства. Байер не просто посредник между продавцом и покупателем. Он прекрасно ориентируется в новинках и тенденциях своего сегмента рынка, умеет отбирать вещи, спрос на который будет только завтра, то есть прогнозировать тенденции и моду. Например, десять – пятнадцать лет назад была мода на матрёшки. Дизайнеры того времени активно использовали матрёшку для создания интерьера в русском стиле. Это был тренд! Сегодня страсти по матрёшке улеглись, но на смену им идёт новый тренд русского сезона – православная икона. Рустам полагает, что это лукративный промысел для лучших спекуляций с инвестированием. Он приводит пример: какое-то время назад в коллекции Доменико Дольче и Стефано Габбана появились религиозные мотивы – одежда с изображением икон, фресок и мозаик. Живанши тут же подхватил тему, так появились, наверно, самые запоминающиеся коллекции французского модного дома с изображением развратных монашек. Это не имело (пока) никакого отношения к русской иконе, но наши модники восприняли тенденцию с теплом. Интернет внёс кардинальные перемены в медиапространство. Каждый смог высказывать своё мнение, а остальные могли выслушать его и присоединиться к обсуждению. Что в этом случае остаётся байеру? Мониторить фокус подобных тенденций, аппроксимируя их влияние на арт-объекты в ближайшей перспективе, и постоянно быть настороже.

По мнению Рустама Бедросяна, лучший индикатор избыточного интереса – это B2С-инструменты электронной коммерции, вроде китайских площадок AliExpress и Taobao. Можно

было наблюдать, как совсем недавно они стали пестреть дешёвыми фейками вещей с изображением монашек и фресок. Предложение радикально нового товара рождает спрос на него. Когда спрос превышает предложение, возникает дефицит, впрочем, ненадолго: обилие различных клиентоориентированных фирм (в том числе подпольных) позволяют каждому быстро найти желаемое. В наш век товарного профицита ситуация выравнивается в пользу потребителя. Однако очевидно, что подобная настроенность покупателя на конкретную вещь уже говорит о пике моды на эту самую вещь. Дальше, считает Рустам, дело за анализом. Владея этой информацией, несложно подвести к черте: если шмотки с изображением монашек набирают популярность, то истинное искусство в долгу не останется, оно потянется следом. Это помогло Рустаму предвосхитить коммерческий спрос на церковную атрибутику. Не будучи оценщиком, он обратился к независимому эксперту, который помог ему приобрести по рыночной стоимости две дюжины уникальных икон в серебряных окладах, с эмалью, пару аналоев и около полусотни литых распятий и церковных кадил из латуни и мельхиора. Через год Рустам смог продать всё это по той же рыночной стоимости, но уже дороже в полтора – два с половиной раза. В целом практическое применение анализа ситуации на рынке помогли ему заработать около тридцати тысяч долларов. Никаких усилий, кроме умственных, Рустам для этого не использовал. Он просто выжидал.

Но почему коммерческий спрос возник именно на древнерусскую икону, а не, скажем, на иконы итальянского стиля? Вопрос хороший, признаёт Рустам. Искать ответ нужно, пожалуй, в особенности восприятия иконы как феномена русской культуры.

«Мы подарили миру не только тетрис, гальванопластику и терменвокс, но и чудо русской иконы. Собственно, никакой это был не подарок, а скорее акт героизма, подвиг».

Известный историк и философ Александр Торопцев в своей книге «Двенадцать подвигов России» выделяет русскую иконопись в отдельный подвиг русского государства. Однако стоит признать, что сегодня мало кто понимает значимость иконы в том смысле, в каком её понимали наши предки. Икона в антикварной лавке несёт прежде всего не художественную или духовную ценность, а финансовую. Вообще, о моде на всякие религиозные фичи, вроде иконок на «торпеде», Рустам может говорить много. По большей части, ничего, кроме раздражения, они не вызывают. Хотя не меньшее раздражение вызывают продавцы, спекулирующие термином «намоленная икона».

«Это, по своей сути, тоже мода, но мода, противная мне. Набожные люди чтят намоленные образы. Люди молятся на икону, вырабатывают некую духовную энергетику, аккумулируют её в самом веществе иконы. Понятие „намоленность“ новое, оно вошло в обиход только после распада Советского Союза. Намоленность определяется на уровне ощущений и чувств, её нельзя измерить в процентном отношении или других измерительных величинах, она не контролируется епископом, митрополитом или патриархом. Она вообще никем не контролируется. Свойство, которое невозможно определить и измерить, но которое заведомо удорожает вещь, делает её более ценной, настоящее золотое дно для торгашей и спекулянтов».

Но в действительности старинных икон осталось не так много, а новоделы не могут быть намолены по самому определению, их время ещё просто не пришло. Национализация церковного имущества и «буржуйской» собственности на рубеже 1920–1930-х годов привели к поточному экспорту на Запад старинных религиозных предметов – икон, иконостасов, киотов, фресок, фрагментов одежды и мощей святых. Одними из первых дилеров, работавших на советское правительство, были Максим Горький и его супруга Мария Андреева. Во всех документах, которые касались распродаж, Горький подписывался как Алексей Пешков. Андреева представляла интересы СССР в Германии, работала там продолжительное время. Получая запросы от государственных компаний и частных лиц, она переправляла их мужу, а тот уже, действуя как полномочное лицо от имени Совнаркома, согласовывал сделку на самом высшем уровне и получал согласие на сбыт того или иного произведения искусства. Согласно рассекреченным архивам того времени, семь из десяти продаваемых за границу предметов представляли собой «церковные реликвии и предметы культа». Кстати, не только Горький, но и Троцкий привлекал свою супругу к торговле произведениями искусств из музеев и храмов. В 18-м году при Отделе по делам музеев и охраны памятников, руководимом Натальей Седовой, второй женой Льва Троцкого, была создана Комиссия по сохранению и раскрытию памятников древней живописи, более известная, как «комиссия Игоря Грабаря». Для широкой общественности комиссия занималась более чем благородной миссией – она находила и спасала от уничтожения церковные памятники. На деле всё обстояло иначе: найденные дореволюционные журналы и книги по описи церковного имущества использовались исключительно с целью изъять ценности из храма и перепродать их за границу. Трудно представить, во что обошлась России деятельность лишь одного друга Ильича – Арманда Хаммера, владельца американской Allied Drug and Chemical Corporation, между которой и Наркоматом внешней торговли 27 октября 1921 года был ратифицирован договор о поставке в Россию американской пшеницы в обмен на национализированные большевиками ценности Гохрана.