Мой товарищ
Шрифт:
— А ну-ка, покажи нам пятку свою, по которой он тебя «слегка царапнул», — говорит Легкий.
Матвеечка показал. Пятка вздулась, покраснела и посинела.
— Да, ничего себе «слегка»! — покачал головой Легкий. — Недельки две похромаешь.
— Нет, и ннсколечко-то я хромать не буду, — уверяет Матвеечка.
— А вот ужотко увидишь!
— И ты увидишь. Тебя он тоже стеганул.
— Меня-то… нигде, а у тебя вон какая шишка вздулась!
Матвеечка замолчал. В самом деле, что спорить, раз у Легкого нигде следов от Трусаковой
— А где остальные ребята? — спрашивает меня Легкий.
— Не знаю. Наверно, дома.
— Иди к ним, возьмите кузовки, и айда по малину! Нечего канителиться, скоро обед, а мы все еще дома. А я пока тут полежу, отдохну, больно умаялся сегодня, никак отдышаться не могу, — наказывает мне Легкий.
Я быстро собрал ребят, мы захватили кузовки и направились к Григорушкину сараю.
— Ну, пошли! — командует Легкий.
— Я, пожалуй, за малиной с вами не пойду, — говорит вдруг Матвеечка.
— Что так? — притворно удивляется Легкий.
— Да так… Что-то не хочется.
— Дело хозяйское, смотри сам. А мы пошли.
И мы двинулись к околице.
А Матвеечка поплелся, прихрамывая, к своему двору.
— А здорово Трусак стеганул его — вишь как хромает, — замечает Легкий. — Я говорил ему, что недельки две теперь похромает, так оно и будет…
— А когда он его стегал? За что? — спрашивают ребята.
— Сегодня. Он с Трусиком дрался, — поясняет им Легкий.
А о себе — ни слова. Ну, и я молчок, не выдаю его.
Мы вышли за околицу. Сначала наша дорога шла полем. Я еще никогда здесь не ходил. По обе стороны дорога стеной стояла рожь, в ней синели головки васильков и звенели перепелки. Васильки словно высматривают нас, словно хотят узнать, куда мы идем.
«Пить-полоть! Пить-полоть!» — кричат во ржи перепелки.
Так и кажется, что они сидят возле самой дороги: мы слышим не только «пить-полоть», а и приглушенное: «Ва! Ва! Ва! Ва!»
Думается, зайди мы все кругом, обязательно поймали бы невидимую певунью. Но мы знаем, что по ржи ходить нельзя, и шагаем дальше.
И впереди нас, конечно, Легкий. Он уже забыл о том, что недавно удирал от Трусака, идет веселый, смеется и рассказывает смешные истории.
Высоко над нами заливаются серебристо жаворонки, парят ястреба.
А у самой дороги ковром стелется подорожник, белеют ромашки.
Рожь вся вызрела. Она всегда в одно время с малиной созревает, это я давно знаю.
Мы срываем самые крупные колосья и начинаем вылущивать зернышки. Зерна мягкие, вкусные, но нужно иметь осторожку, чтобы вместе с зерном в рот не попала остина — вопьется в горло, попробуй вынь тогда.
Дорога начала поворачивать все влево и влево и вдруг уперлась в болото, по которому протекала маленькая речушка. Болото все заросло олешником и лозняком, тростником и крапивой. И только там, где был переезд, блестит чистая водяная гладь.
— Тише,
Мы на цыпочках, затаив дыхание подвигаемся к переезду… Две утки с шумом поднялись вверх, взмыли над болотом и, описав над нами полукруг, опустились невдалеке в заросли тростника.
— Надо было нам еще осторожней подвигаться, тогда бы мы увидели, как они плавают, — говорит Легкий. — Ну ладно, не разговаривайте, сейчас щук будем смотреть…
Для пешеходов возле переезда были положены клади, мы осторожно вступили на них. Клади тоненькие, полусгнившие, того и гляди, бултыхнешься в воду.
— Вон они, — шепчет Легкий. — Смотрите, вон там…
— Кто?
— Щуки…
Сначала мы ничего не могли разобрать.
— Да вон же они! Разини вы этакие… Вон под теми лопухами…
И тут мы увидели… Два щуренка стоят возле лопухов недвижно, словно полосатые стрелы, и смотрят на нас, готовые удрать? Как они красивы!
— Но они совсем небольшие, — шепчу я Легкому.
— Большие где-нибудь в другом месте затаились, их не каждый раз увидишь… Ну, хватит, пошли дальше.
За болотом пошли луга, а за лугами темнеет густой лес. В траве кричат коростели, и кажется — они где-то здесь, совсем рядом. Кричат так усердно, словно выхваляются друг перед другом:
«Дерь! Дерь!»
«Кря! Кря!»
«Дерь! Дерь!»
«Кря! Кря!»
Я слушаю эту перекличку и не могу наслушаться.
А Легкий и ребята не обращают никакого внимания на коростелей, нм, видать, не в диковинку птичья музыка.
Вот и лес.
Мы идем сначала среди старых мохнатых елей, таких мохнатых, что даже солнца сквозь их сучья не видно. Огромные муравьиные кучи, как курганчнки, стоят у дороги, и муравьи кишмя кишат на них. Между елей — заросли черничника, но ягод на нем уже нет, их пора отошла. И все же, видимо, кое-где ягодки уцелели — в одном месте мы вспугнули целый выводок рябчиков. Маленькие пичужки, ползунки, снуют по деревьям и деловито, по-хозяйски осматривают в коре каждую щелку и дырочку. Что они там выискивают, понять нельзя.
Ельник кончился, и лес пошел веселей. Возле дороги тянулись дубы и клены, березняк и осинник, ясень и вяз.
А потом и лиственный лес кончился, мы вышли на какой-то луг.
— Теперь и малина скоро будет. Вот он, Горшков покос, а за ним — болото, за болотом — вырубки, на вырубках и малина растет, — говорит нам Легкий, когда мы вышли на лесную лужайку.
Горшков покос, бывший когда-то большим лугом, теперь зарос осинником и березняком. Дорожка идет как раз посреди небольшой лужайки, по сторонам ее кочки да кочки, сплошь обросшие мохом. И у самой дорожки стоит огромный старый вяз, с глубоким дуплом внутри.