Мой товарищ
Шрифт:
— Вот это здорово! — говорит мне Легкий. — Значит, мы все время с тобой будем вместе. Эх, и житуха у нас пойдет!
Я тоже обрадовался. С Легким я не пропаду, с ним мне все нипочем!
Позавтракав, все поднялись и пошли на работу.
У ворот завода сторож считал нас всех и пропускал.
Теперь каменщики разделились. Кто пошел к корпусу, к цементному сараю, а наша партия — к боковой пристройке завода.
Завод был такой большой, что я совсем растерялся. Вокруг него валялось множество битого стекла.
На
От шума и звона я совсем оглох и не слышу, что говорит Легкий. Он сует мне лопату в руки, мы берем носилки и начинаем носить песок на дощатый полок, целую гряду. Сверху насыпаем цемент и начинаем гарцевать — перемешивать песок с цементом. Без привычки мне трудно гарцевать, но я не жалуюсь.
Потом мы привинчиваем рукав к водопроводу, тянем его к стене, напускаем воды каменщикам в бочки и садимся немножко передохнуть.
— Вот и все покамест. До обеда еще одну такую грядку наносим, и хватит, — говорит Легкий.
Я молчу.
До обеда мы не только гарцевали цемент с песком. Десятник впряг нас в новую работу. Он сидит на лесах, как сыч, и искоса следит и за нами, не только за каменщиками.
— А ну, Легкий! — прикрикнул он. — Давай таскай кирпич наверх!
Таскать кирпичи по лестнице наверх, на второй этаж, куда трудней, чем гарцевать цемент. Хотя мы с Легким уже не те, что были раньше, года два назад, а все же силенки у нас не как у взрослых. Большие кладут на носилки по двадцать кирпичей, мы же — только по десять. Но, когда таскаешь целый день да на тебя еще десятник покрикивает, это совсем не легко.
— Вот черт-то! Уселся тут, кот усатый! Уходил бы на другой участок! — ругается Легкий на десятника потихоньку, чтобы тот не слышал. — А ведь по закону кирпичи каменщики сами должны носить, это не наша работа. И, если бы его тут сейчас не было, каменщики сами бы не заставляли нас выполнять их работу.
Десятник сидел на лесах и покуривал.
— Вот кому житуха, — шепчет Легкий. — Ничего не делает, а получает вдвое больше первого каменщика. Твоему отцу подрядчик платит в месяц двадцать один рубль, а этому дармоеду сорок. Да и сам подрядчик ни рожна не делает, он даже редко заглядывает сюда, а загребает тысячи.
Мой отец и Вышибала работают на главном месте, на углу. Отец — с наружной стороны, где нужны особая чистота и верность кладки. Вышибала — внутри.
И так по всей стене: первая рука — на наружной стороне, вторая — внутри.
Но вот десятнику, видимо, надоело сидеть на одном месте. Он медленно поднимается и не спеша уходит на другой участок.
— Передохните, ребятки, — говорит нам дядя Филя Полячок. — Успеете еще наломать горб на чертова батьку.
Он удивительно добрый, этот дядя Филя. И особенно жалеет нас, ребятишек.
Мы с Легким не заставили себя просить, тотчас же присели под лесами.
— Ничего,
Отдохнув, мы снова беремся за носилки.
Мне кажется, что я не вынесу долго такого труда. Еще нет обеда, а пот с меня льет градом. И после обеда опять работать надо. Да, в каменщиках куда трудней, чем на заводе!
— Ничего, скоро гудок прогудит двенадцать часов, пойдем на обед, а после обеда целый час можно спать, — успокаивает Легкий.
— А ты откуда знаешь? — говорю я ему.
— А вон торговки с пирожками идут. Они всегда являются сюда перед обедом и ужином, как раз за полчаса.
— Почему?
— Да потому, что к этому времени народ проголодается, и у кого в кармане мелочишка есть, тот купит пару-другую пирожков.
И действительно, две торговки с пирожками подошли к нам.
— Пирожки! Пирожки! С мясом, с рисом, с луком, с вареньем! Свежие, горячие, пятачок пара! — кричат они каменщикам.
— Эх, нет у нас с тобой пятачка! — говорит Легкий. — Купили бы мы парочку с вареньем, по пирожку сейчас не вредно было бы слопать.
Но у нас не только пятачка — гроша в кармане не было. У отца, я знаю, всегда при себе есть рубль-другой, но разве можно заикнуться о том?
И мы глотаем слюнки.
Мне страшно хочется есть, я жду не дождусь, когда загудит гудок…
И вот он взвыл!
Воет долго, протяжно, как старый волк, а мы, как голодные волчата, несемся вприпрыжку к своей казарме.
«Ну уж сейчас-то я щей с солониной да каши с маслом поем как следует!» — думаю я.
Приходим. В казарме на столах уже дымятся огромные миски щей — каждая на десять человек, — лежат ковриги хлеба.
Все быстро заняли свои обычные места. Но тут оказалось, что для меня нет ложки.
— Тетка Химча, ложку моему товарищу! — кричит Легкий.
— Ах ты батюшки мои! А я про него и забыла!
И Химча принесла мне новую деревянную ложку, всю раскрашенную. Я такой ложной сроду не ел.
Но зато я сроду не ел и таких вонючих щей! Уж на что каменщики привычные к хозяйским харчам, но они закричали:
— Химча, опять у тебя солонина тухлая!
— Братцы, да я ж тут при чем? Какую мне привезут, такую я и в котел кладу, — отвечает кухарка.
— Так ты хоть бы помыла ее как следует.
— В трех водах мыла, да разве дух вымоешь?
— Ах, черт, давай перцу, ребята!
И в миску летят стручья красного перца.
Мне кажется, что я пламени хватил, когда съел ложку наперченных щей. Больше я к ним не притрагивался, поел только каши. С тем и вылез из-за стола..
«Да, вот они, хваленые харчи Легкого», — думаю я.
Но ничего не говорю своему товарищу, а то он еще рассердится. От перца у меня во рту огнем жгло до самого вечера.