Мой товарищ
Шрифт:
Вторая половина дня показалась мне и трудней и длинней. Я так устал, что ноги подкашивались, когда мы возвращались в казарму вечером. И ужинал я кое-как. Мне от усталости даже есть не хотелось.
— В каменщиках, оказывается, тоже не сладко, — говорю я Легкому, укладываясь на нарах спать.
— Сладкой жизни для нас нигде нет, это ты запомни раз и навсегда и не скули больше, — ответил мне Легкий.
Ночью, когда все захрапели, я хотел было поговорить с Легким; но он тоже скоро уснул. А меня сон никак не брал, я все
И тут меня что-то укусило в шею. Я хватил рукою — клоп! Потом укусил другой, третий, четвертый. Я вскочил с нар, снял с себя рубашку и начал трясти ее. Но только я надел снова и лег, клопы еще сильнее принялись кусать.
— Легкий! — зову я.
Но Легкий спит крепко, спят все каменщики, храпят так, что все стены дрожат. Что тут делать? Мне захотелось пить, но где взять воды? Оказывается, вода на кухне, а идти туда страшно.
Да, зря я рвался на работу, зря. Дома куда лучше. И вода дома стоит близехонько, на лавке. Полное ведро, пей когда хочешь.
В углу казармы, на нарах, что-то зашуршало, затопало мелко-мелко, раздался писк, поднялась возня.
«Крысы», — догадался я, и волосы от страха зашевелились у меня на голове.
Ничего на свете я так не боялся, как лягушек и крыс; всегда дрожь меня пробирает, если нечаянно наступлю на лягушку или услышу крысиный писк.
А крысы пищат, бегают; видно, затеяли драку.
Нары, где мы спим, двойные, в два этажа. У стены, где изголовье, положена наискось доска, чтобы спать удобней. И вот я слышу, бегут крысы под этой доской, с визгом, с писком. А одна, здоровенная, выскочила где-то из-под изголовья и пустилась вскачь по спящим. Не успел я опомниться, как она проскользнула возле моего лица, противно взвизгнув. Не помня себя от ужаса, я вскочил и дико заорал:
— А-а-а!
Каменщики проснулись.
— Кто кричит?
— В чем дело, братцы?
— Крысы, крысы по носу бегают! — жалуюсь я.
Тишина. И вдруг хохот, веселый, громкий, и ругань.
— Ах, чтоб тебя! Ха-ха-ха!
— Уморил, разбойник! Ха-ха-ха!
— Ишь, мамин сынок, крыс испугался!
И сильная, большая рука стиснула мне шею, пригнув к нарам.
— Ложись, мерзавец, спи, не смей людей беспокоить! Завтра же домой пойдешь! — хрипит мой отец спросонок.
И опять все захрапели в казарме, не спим только мы с Легким.
— Что ты, в самом деле! Маленький, что ли? — набросился он на меня. — Подумаешь, крыса его хвостом по носу задела!.. Заорал на всю казарму, весь народ разбудил. Ведь не слопала же она тебя? Так чего же ты переполох-то поднял? Как тебе только не стыдно!
Я заплакал.
— Что же мне делать, если я их как огня боюсь?
— Ну, не плачь. — Ему стало жаль меня. — Не плачь, пройдет все это. Не только крыс перестанешь бояться, а даже людей. Сначала боязно, это верно. На что уж я, и то первый раз жуть меня пробирала. Крыс тут действительно полно. Но привыкнешь.
— Да.
Я успокоился и заснул раньше Легкого.
Утром я проснулся, когда все уже встали и садились завтракать. Мой отец сидел за столом и хмурился.
И первое, что я услышал, — это разговор о переполохе, который я поднял ночью. Каменщики, вспоминая, смеялись надо мной и Легким.
— Легкий, это ты кричал? А? Это у тебя крысы по носу бегали, а?
— У тебя самого крысы в носу ночевали! — огрызается Легкий.
А я молчу, мне стыдно. В самом деле, чего я боюсь крыс? Ведь я теперь не маленький.
Когда я умылся и сел за стол, ко мне подошел мальчишка, одетый по-фабричному.
— «А-а-а! Крысы!» — начал он меня дразнить.
Каменщики засмеялись.
— «А-а-а! Крысы!» — пристает ко мне мальчишка.
Я краснею, но молчу, не знаю, что сказать.
— Слушай, убирайся отсюда, а то ты у меня сейчас хуже крысы завизжишь, — говорит Легкий мальчишке.
— Ишь ты какой? Я не к тебе пристаю, значит и не вмешивайся! — огрызается мальчишка.
— Попробуй, крикни еще хоть раз, — говорит Легкий, и глаза у него загорелись.
— Вот крикну!
— Ну, крикни же!
— «А-а-а! Крысы!»
Легкий ястребом налетел на него и закатил ему подзатыльник. Мальчишка сунулся было к Легкому с кулаками, но где ему тягаться! Легкий в одну минуту насыпал ему столько затрещин, что он взвыл волчонком и побежал жаловаться десятнику.
— Ай да Легкий, молодец! Как ты здорово десятникова сына-то отхлестал! Молодец, молодец, ничего не скажешь, — засмеялись каменщики.
— Как! Нешто это десятников? — удивился Легкий.
— Ну да, его, брат, сынишка. Он к отцу погостить приехал, а ты взялся его потчевать. Ха-ха-ха! Теперь ты влип, он тебя с работы вытурит. Собирайся домой загодя.
Легкий побледнел, я тоже.
А мой отец молчит и даже не смотрит в нашу сторону, Я чувствую, что он поговорит со мною потом, и поговорит как следует.
В столовую вошел десятник с сыном:
— Легкий, ты за что ж это моего сына бьешь?
— А он не дразнись и сам не лезь ко мне, — отвечает Легкий.
— Ну-ка, Мишка, дай Легкому сдачи! — говорит десятник сыну.
Миша опять было сунулся к Легкому, но Легкий не такой человек, чтобы спустить кому-нибудь. И мальчишка откатился от него точно шар. Он опять заплакал.
— Не плачь, — утешает его отец. — Ты понял теперь, что лучше не драться с тем, кто сильнее тебя. Иди в свою комнату и не вертись тут, а то Легкий еще наподдаст. Он такой, я его знаю. Я сам его побаиваюсь.
И десятник, ухмыляясь, пошел вслед за сынишкой.
Каменщики смеялись:
— Вот везет тебе, Легкий! Миновала беда! Легкий легко и отделался. Ведь десятнику ничего не стоило погнать тебя, а он только усмехнулся.