Мой товарищ
Шрифт:
Нас обсчитывали табельщики и конторщики, но поделать с ними мы ничего не могли. Если какой-нибудь умник начинал справляться, почему ему не выписали полностью заработанное, он живо вылетал с завода.
И мы молчали. Конторщики, смотрители и табельщики были над нами цари и боги.
«Вот почему они так хорошо одеваются и живут в хороших домах», — думали мы.
А они действительно жили в свое удовольствие. Вечером веселились, катались на катке перед домом управляющего, устраивали спектакли, приглашали духовой оркестр. Нашего брата деревенщину сюда и близко
Мы с Легким один раз слышали, как играет духовой оркестр. Нам эта музыка показалась сказочной. На дворе был лютый мороз, нас насквозь продувало ветром, но мы стояли как зачарованные и слушали, слушали…
— Вот это музыка! — сказал задумчиво Легкий.
Мы, наверно, совсем бы замерзли, если бы в это время не открылись двери помещения, где играл оркестр, и оттуда не начали выходить конторщики и мастера. Среди них оказался и сам бог заводской — управляющий, в своей голубой шинели. Только тогда мы очнулись и пустились наутек к себе в казарму — к клопам и тараканам.
Я не знаю, чем бы кончилась наша жизнь на заводе, если бы не вмешался мой отец. Он пришел домой на масленицу и, узнав, что мать отпустила меня работать на Ивот, взбеленился. Уж кто-кто, а он-то знал, каково живется в казарме нашему брату.
— Сейчас же поезжай за ним! — закричал он на мать.
И мать приехала за мной в Ивот на нашей сивой кобыленке и забрала меня.
— Поедем, сынок, поедем скорей, а то отец убьет меня совсем, — говорит она мне.
— А как же расчет? Расчет надо получить в конторе, мне там причитается рубля два-три, — говорю я ей.
— Бог с ними, с этими двумя рублями, поедем скорей.
И она увезла меня домой.
— Ну как, сладко зарабатывать деньги на заводе? — говорит мне отец, как только я перешагнул порог хаты.
Я молчу.
— Вот то-то же! В другой раз не будешь дурить.
Но ни бить, ни ругать меня не стал. Он видел, что я и так чуть живой на ногах стою.
А весной пришел домой и мой товарищ Вася Легкий.
Так и закончилась наша жизнь на стекольном заводе.
VIII
Мы работаем с каменщиками
Мой отец очень полюбил Легкого. Легкого, как я заметил, почти все любили, но что мой отец его от всех отличал, это уже не шуточки. Это надо заслужить! Мой отец очень вспыльчивый, своенравный человек, и жить и работать с ним не так-то легко. Когда он бывает дома, к нам в хату ни одна баба, ни один мальчонка ни ногой. Мужики ходят, правда не все — только те, кто отцу по нраву пришелся. И все же, когда отец дома, каждый вечер, особенно в праздники, мужиков набивается полна хата. Это бывает зимой, когда отец ходит со мной рубить лес, поздней осенью или самой ранней весной. В остальное время года он всегда
Мой отец каменщик и печник. Каменщик он первоклассный, первой руки, как у нас называют таких. Ну а по печам у нас есть и поискусней его мужики. Например, Иван Устинович Амелин или Сергей Рудой. Но все же и печник он качественный, это все признают.
Отец Легкого тоже каменщик, но он средний по мастерству, вторая рука, а за печи он и взяться не смеет.
У нас вообще в деревне много каменщиков, этим больше всего живет наш народ — земелька-то плохая? И вот каждый ивановичский парнишка, как только станет подрастать, стремится попасть на работу в артель каменщиков, чтобы научиться мастерству кладки, стать впоследствии самому каменщиком первой руки.
А как попадешь, кто тебя возьмет и научит? Хорошо, если есть родные, отец или дядя, а как нет? Тогда надо просить чужих, а они даром не научат, им угождай да угождай, водку покупай…
Один раз, в марте, — это было уже года два спустя после того, как мы с Легким пробовали стать заводскими рабочими, — на дворе была такая слякоть, мокрый снег и дождь так развезли дорогу, что идти в лес пилить дрова не было никакой возможности. И мы с отцом сидели дома и плели лапти. Отец мой не любил плести лапти, но не бездельничать же целый день! И он ковырял свайкой, сидя на конике.
И вдруг Легкий тут как тут. Он как знал, что мы дома.
— А, Легкий! — усмехнулся отец. Он всегда полунасмешливо и в то же время ласково относился к моему другу. — Мое вам почтение… Как живем-можем?
— Ничего, помаленечку, — отвечает Легкий.
Вот удивительное дело: отца не только мы, а и все соседские ребятишки как огня боялись, а вот Легкий не боялся его, на шутку отца всегда отвечал шуткой.
— А мы тут без тебя соскучились, я уже хотел было за тобой Федю посылать, — продолжает шутить отец.
— Зачем посылать? Я и сам пришел. Я знал, что вы тут без меня от скуки скисли.
— Гм… знал? — усмехается отец. — Как же это ты знал, хотел бы я понять.
— А очень просто, — отвечает Легкий. — Засосало у меня что-то под ложечкой, ну, думаю, значит, дядя Егор с Федей по мне затосковали, не миновать мне навестить их. Ну, я зипунишко на плечи — и к вам!
— Раз у тебя под ложечкой засосало, выходит, и ты по нас скучал?
— Вроде как бы и так, маленько было и это, — соглашается Легкий и усаживается на лавку рядом со мною.
— Ах, Легкий, Легкий, разбойник ты, разбойник, не носить тебе своей головы, — шутит отец.
— Пока держится, а там видно будет, — говорит Легкий.
Он смотрит, как я плету лапоть, и говорит:
— Не люблю я лапти плести, хоть ты убей меня! Паршивая обувь! Воду пропускает, носится недолго.
— А что ж ты любишь? Сапоги шить, как твой дядя Тихонок? — спрашивает отец.
— Ну, сапоги бы я еще шил, только не такие, как дядя Тихонок. Дядя сапожник-то аховый. А уж если быть сапожником, то надо быть качественным.