Мой желанный враг

Сокол Елена

Наши плечи соприкасаются, и моё сердце начинает стучать отчаянно. Ненависть, тлеющая внутри, обжигающая внутренности, куда-то на миг испаряется, а место ей уступает ощущение всепоглощающей, концентрированной нежности. Такой, что способна отогреть собой даже огромный ледник.

– Это её выбор. – Печально говорит Марк.

Я поворачиваюсь. Он выглядит безнадежно потерянным. Он – всё ещё тот мальчишка, который пытался защитить мать от побоев отца, он всё ещё тот подросток, который ищет в себе силы противостоять несправедливости жизни.

– Вы всё правильно

сделали. – Зачем-то шепчу я.

Он тоже поворачивается и долго-долго смотрит на меня. А мне впервые не страшно, что он разглядит во мне Полину. Мне плевать, кого он там разглядит, мне так нужно сейчас его тепло, что аж всё тело судорогой сводит.

– Вы – чудо. – Виновато произносит Загорский.

И вина его будто в том, что он никогда не сможет дать мне того, что я хочу.

– Вовсе нет. – Едва слышно отвечаю я.

И вдруг он наклоняется и прижимает к моему рту свои губы – жадно, отчаянно. И впивается пальцами в щёку так больно, будто пытается удержать меня над пропастью. А я сначала необратимо тону в этих чувствах, а затем с трудом отрываю губы, хрипло вздыхаю и смотрю на него.

«Меня не надо держать. Я не твоя. Это не Я».

– Простите… - Шепчу я.

Вскакиваю, скидываю с себя его пиджак и убегаю в дом.

43

Марк

– Прости меня. – Шепчу я, ложась в её постель. – Прости. Не знаю, что это, но я почти поверил, что она – это ты. Клянусь. Тот же запах, тот же взгляд, те же губы. Вкус. – Я закрываю веки и кусаю щёку изнутри до крови. – Я думал, что узнаю твой запах из миллиона, думал, что не перепутаю твой вкус ни с чьим другим. Я и не знал других. До тебя и не было никаких других. Никого не было.

Моё сердце колотится, пальцы впиваются в простынь, а голова готова взорваться. Ощущение такое, будто кто-то специально выкачал весь кислород из комнаты.

– До появления тебя я верил, что не способен испытывать никаких чувств – только боль. – Мой шёпот растворяется в тишине тёмного пространства комнаты. – А теперь я хочу просыпаться и чувствовать тебя рядом. Но не могу. Всё, что у меня осталось, это наш сын. Я винил себя, что не спас тебя, что не успел, считал, что мне не за чем больше жить, но он каждый день доказывает мне, что это не так.

Смотрю в потолок, и тот будто опускается на меня всё ниже.

– Прости, что я убил тех людей. Я тогда был безумен. Думал, что тебе станет легче, что мне станет легче, что я смогу вернуть тебя. – У меня челюсть сводит от боли, глаза заволакивает слезами. – Я не способен был здраво мыслить, не мог отпустить. Я знал, что Вик вёл себя с ними некорректно, что хамил им, что оскорбил своими словами весь их народ, но я ощущал только свою вину. За то, что связался тогда с этими людьми, за то, что думал только о выгоде, хотя прекрасно понимал, что они не из тех, кто прощает даже малейшую оплошность. И я полагал, что умыв их в крови, я почувствую облегчение, но… этого не произошло. Боли стало только больше.

Я стираю ладонями слёзы.

– Прости,

что плачу, как мальчишка. Но наш сын изменил меня, сделал уязвимым, сентиментальным. Я понимаю, что был для тебя настоящим монстром, но ты вернула мне человеческий вид. Ты вдохнула жизнь в мою пустую душу, научила чувствовать. Я позволил себе полюбить тебя, и… это было лучшим решением в моей жизни. Как бы я хотел всё исправить, Полина… - Я выдыхаю так, будто эти слова обжигают мои внутренности. – Мне так хочется быть с тобой, любить тебя снова, хочется попробовать заново, ты не представляешь… Мне так сильно этого хочется, что у меня реально едет крыша…

Я открываю глаза лишь с рассветом.

Не сразу понимаю, отчего проснулся. Не сразу соображаю, где нахожусь. Медленно поднимаюсь с постели, оглядываю комнату, затем свою мятую одежду. Засыпать здесь в рубашке и брюках стало плохой привычкой, скоро по отпечатавшимся на щеке наручным часам можно будет определять, во сколько я встал.

Тяжело поднимаюсь с постели, поправляю покрывало и выхожу в коридор. Теперь, в полной тишине раннего утра, отчётливо слышу какие-то странные звуки. Стоны, всхлипы. Словно кто-то где-то скулит.

Открываю дверь в детскую и вижу спящего Ярослава. Сын лежит в позе морского звезды, забавно раскинув ручки и ножки в сторону. Его животик поднимается и плавно опускается: он спит. Так откуда же доносятся эти жалобные стоны?

Аккуратно прикрываю дверь и замираю у соседней двери. Прислушиваюсь, и вдруг звук повторяется. Он похож на скулёж или печальное стенание: то становится громче, то затихает. Словно кому-то там, за дверью, закрыли рот ладонью и не дают закричать. Я прислоняюсь ухом к двери и слышу какое-то копошение.

– Нет… нет… нет… нет! – Нарастает крик.

Не знаю, что со мной происходит, но я словно узнаю этот голос. Толкаю плечом дверь и врываюсь. Шторы закрыты, и в полутьме я не сразу понимаю, что вижу. Но спустя секунду глаза привыкают, и очертания лежащей на кровати девушки становятся чётче.

– Нет! – Стонет она, тяжело выдыхая.

Я подхожу ближе и наклоняюсь над её постелью.

Простыня смята, одеяло перекручено в жгут, а её пижама промокла насквозь от пота. Девушка мечется, не в силах открыть глаза, и её лицо покрыто капельками пота. Сон словно специально изводит её, не отпуская. Я вижу, как прыгают её зрачки под веками, как шевелятся красивые губы, и снова слышу этот голос.

– Нет, нет, нет… нет… - Рвано дышит она.

Я опускаюсь ниже, но не решаюсь взять её за руку.

Свет из коридора падает на её лицо, и меня завораживает это зрелище. Я вижу знакомую россыпь веснушек на носу и щеках. Вчера их не было, или не было видно под слоем макияжа, а теперь они на виду, и мне хочется поклясться, что я видел каждую из них раньше. У другого человека.

– Мм… - Протяжно плачет она во сне.

А я, как истукан, разглядываю мелкие шрамы на её лице. Неровности, стянутости на коже, тонкий рубец возле носа. Свет плавно перекатывается по её лицу, словно специально обнажая для меня все эти несовершенства.