Моя Америка

Адамс Шерман

Обе эти женщины — вьетнамка и черная американка — скончались. Но ни против француза во Вьетнаме, ни против убийцы на Джорджия-авеню никаких мер принято не было. Население Саммерхилла вышло на демонстрацию, однако на этом все и закончилось.

...Солнечным субботним днем мы с мамой, как и многие другие негры, пили прохладную воду на улице, в то время как белые находились в баре или укрывались под большими зонтами. Неожиданно на Джорджия-авеню появилась марширующая под барабан группа белых, одетых в белые плащи с капюшонами. Я спросил маму, что делают на Джорджия-авеню эти люди с белыми крестами в руках, но не услышал ответа, так как она схватила меня за руку

и утащила на Фрейзер-стрит. Но слово, которое я тогда услышал, мне никогда не забыть — ку-клукс-клан.

Иногда по субботам я с одним парнем ходил в кино. Он был немного старше меня — ему было примерно 12 лет. Звали его Петерсон-младший. Бабушка Петерсона пела в нашей церкви. Она заботилась о внуке и его сестре Джулии, пока их мать работала в Детройте на господина Форда. Кинотеатр находился на углу Крю-стрит и Джорджия-авеню. Белые всегда сидели в партере, а мы на балконе.

В тот раз шел фильм о джунглях. Я слышал о том, что негры являются выходцами из стран Африки, но не был уверен в этом до тех пор, пока не посмотрел первый фильм о Тарзане.

Фильм уже начался, когда мы с Петерсоном покупали билеты в кино. Пробравшись в темноте в конец зала, мы сели на два свободных места рядом с двумя орущими белыми парнями. На экране тем временем с дерева спускался Тарзан. Спустился и тут же стал бить прутом полуголых африканцев, а я вспомнил, как недавно точно так же у нас били нескольких черных. Весь зал закричал: «Бей негров, секи негров, Тарзан!» Я свернулся калачиком и старался не смотреть на эту страшную сцену. Тогда я узнал, что не только я, но и другие негры тоже родом из Африки.

Через некоторое время мы с мамой покинули наш ужасный дом рядом с кабаком Смеллинга и переехали в старый дом на Грамлей-стрит. Здесь не было ни центрального отопления, ни электричества. И все же если бы он стоял в Саммерхилле, то считался бы самым лучшим домом. В большой комнате находился камин. Когда дул холодный ветер с побережья Флориды, мама закладывала в камин кирпичи и разжигала дрова. Потом она клала кирпичи под матрац, чтобы теплее было спать. Нам нравилась эта квартира.

Вскоре мама вновь вышла замуж, и мой отчим переехал к нам. Маминого нового мужа звали Оскар Саттон. Я считал, что он составил удачную партию моей маме. Папа Саттон, как я его обычно называл, имел хорошую работу на железнодорожной станции, где разгружал вагоны с почтой и мыл полы. Случалось, что белые пассажиры давали ему на чай. Железнодорожная контора, где он работал, была от фирмы «Л. энд Н.», что означало «Луисвилл и Нэшвилл». Эта частная железнодорожная линия проходила из Джорджии в Чикаго и принадлежала концерну «Морган траст компани». Папа Саттон проработал там более 30 лет. Уйдя на пенсию, он получил в подарок карманные часы от гангстеров с Уолл-стрит, которые владели этой железной дорогой. Перед смертью он часто брал часы в руки и играл с ними как ребенок.

У папы Саттона был внук Клиффорд, который учился в школе. Когда мама и папа Саттон работали, дома оставался Клиффорд и

присматривал за мной.

К нам приехал дедушка Мид доживать свою жизнь в Джорджии, так как страшный ураган снес его дом. Дедушке было за 90 лет, а это солидный возраст. Ему нравилось проводить время на веранде в кресле-качалке. Он качался и рассказывал о своем отце, который работал как каторжник в корпорации «Ю. С. стил», принадлежавшей финансовому дому Морганов.

Поскольку у папы Саттона была хорошая работа, маме не нужно было трудиться на школьной кухне. Но иногда она устраивалась на работу, например убирала контору Джеймса Венерабла. Мистер

Венерабл был президентом местного отделения ку-клукс-клана. Иногда мама и папа Саттон сервировали стол на приемах у господина Венерабла в его роскошном доме, где ку-клукс-клан устраивал встречи с зажженными крестами, призывая правительство выслать как можно быстрее всех негров в Африку.

Однажды воскресным утром, когда дедушка еще спал, мама жарила курицу, которую мы обычно ели после церкви, а я собирался идти в воскресную школу, на улице хлопнула дверь автомашины, и красивая женщина направилась к нашему дому. Как только мама увидела ее, она начала читать молитвы. Эта симпатичная незнакомка оказалась моей родной матерью. Попросив такси подождать, Артрайн быстро поднялась по лестнице. Было видно, что она хотела сказать что-то очень важное.

— Миссис Адамс, я благодарна вам за то, что вы заботились о мальчике все это время. Но если вы помните наш уговор, я оставляла его только на время и сейчас хочу забрать с собой.

Мама Кэрри обняла меня и попыталась убежать со мной из дома, но Артрайн была расторопнее и успела перехватить меня. Мама начала рыдать.

— Вы не должна забирать его, — кричала она. — Он мой сын, даже если ты его родила.

Я попытался ухватиться за маму Кэрри, обняв ее за шею Я совсем не знал ту красивую женщину, помнил только, что встречал ее всего несколько раз.

Из последних сил Артрайн вырвала меня из объятий мамы и побежала к такси «только для цветных». До тех пор пока мы не промчались по Фрейзер-13 стрит до Кэпитал-авеню, я из-за спины Артрайн видел маму. Она вскинула руки к небу и кричала:

— Боже, помоги мне! Боже, помоги мне!

Артрайн жилось нелегко. Одна с двумя детьми на руках — Вилли и Сэмми, — она, чтобы как-то прокормиться, работала на кухне у белых и официанткой в кафе для цветных, принадлежавшем грекам.

Гетто, где она жила, было еще хуже Саммерхилла. Пыльные улицы без тротуаров, с низкими домами, где черные дети, одетые в лохмотья, ползали по полу, а в брошенных автомобильных кузовах семьи разводили цветы. Ночная тишина то и дело нарушалась перестрелками и завываниями сирен. Артрайн учила меня читать при свете крохотной лампочки.

Поскольку я был самым старшим, мне приходилось заботиться о своих младших братьях, когда Артрайн находилась на работе. Я всегда опускал жалюзи на окна и никогда не открывал дверь. Спали мы на полу у стены. В стенах жили крысы. Ночью я слышал их шуршание и не мог заснуть, все время думал, что одна из них может выбежать и покусать нас. Радовался, когда темная ночь заканчивалась, выходило солнце, и нам можно было вставать.

По утрам за то короткое время, когда мы находились вместе, Артрайн пыталась втолковать мне, что я ее сын и что ее дети это мои братья, что мы все скоро переедем в Калифорнию, где она получит хорошую работу на фабрике по производству оружия.

Артрайн, прежде чем уйти на работу, кормила нас завтраком. Затем она становилась у окна и начинала расчесывать свои длинные черные волосы, открыв жалюзи, чтобы видеть солнце Джорджии. Она вплетала в волосы желтую гвоздику, которая хорошо сочеталась с желтой одеждой официантки.

Однажды воскресным утром раздался громкий стук в дверь, затем все стихло. Артрайн приоткрыла дверь, и вошла моя тетя Октавия. Ее щеки пылали, когда она обнимала меня. Артрайн заплакала и стала объяснять, почему она украла меня: я, мол, ее сын, и она лишь просила Кэрри, чтобы та позаботилась обо мне некоторое время. Я отвернулся от Артрайн и прижался к Октавии — она была моей любимой тетушкой.