Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Рива Мария

Вторник, ночь.

Дорогая, любимая!

Сейчас половина первого. Мы вернулись с ним в отель, отобедав в доме его продюсера. Он был очень красив, сидел отдельно от меня, а если точно, то напротив, и отлично вел застольную беседу. Один! Говорил умно и прекрасно выражал свои мысли.

…Я могу прямо сейчас пойти к нему, и он ко мне, ибо нам незачем прятаться, и он только воображает себе «Faire l'amour» [29] со мной. Сказала ему, что это — не единственное, чего

я хочу — per se [30] . Я хотела, чтобы он привязал меня к себе, имея в виду… Ну, знаешь, как целуют собаку в нос. Словом, в конце концов он остается, — иначе говоря, спит со мной в одной постели.

29

Занятия любовью (фр.).

30

Само по себе (лат.).

Ее, почерпнутые у Хемингуэя, трюизмы всегда были донельзя очаровательны!

Вот чего я хотела. Он тогда сказал, что утро после ночи любви всегда ужасно, зато как прекрасна его утренние часа здесь, когда он просыпается и видит, что я выключила свет, и находит другие знаки любви — например, замечает, что одежда его висит на месте и нет носков — это я унесла их с собой постирать. И я сидела, слушала и знала, что он прав, но знала и другое — что забуду его глаза, которые сейчас кажутся мне единственным моим счастьем, и только в них хочется глядеть без конца.

Страница за страницей, страница за страницей, и все о любви на уровне подсознания… Пока наконец глаз мой не выхватывает следующие фразы:

Хочу немедленно лечь спать. Сейчас два часа ночи. Нет никакого смысла сидеть с оптимистическим видом на красивой кушетке в роскошном золотом платье. Если бы он проснулся, он бы все равно не позвонил. Не таковы наши отношения. Он часто говорит, что просыпается и читает. Я тоже с тех пор, как приехала сюда, все время просыпаюсь. Правда, не читаю. Его комната очень мила и уютна. Моя — совсем нет, Бог не дал мне на это таланта. У меня есть только талант страстно стремиться и тосковать.

Целую тебя.

Впервые за много лет она совершенно позабыла, что находится в Париже, а это всегда означало, что Жан рядом.

Мать моя приехала в Нью-Йорк и выяснила, что я твердо решила поставить крест на успешной актерской карьере, а в подтверждение серьезности своих намерений собралась рожать по третьему разу. То и другое не привело ее в восторг.

Поскольку она еще раньше заключила контракт на новый срок службы в Лас-Вегасе, ей пришлось в ноябре лететь в Голливуд: предстояла третья, финальная серия примерок.

Майкл Уайлдинг, успевший освободиться от брачных уз, на время связавших его с Элизабет Тейлор, подобно заблудшей овце, вернулся в овчарню. Дитрих планировала провести с ним некоторое время в тишине и уединенности «ранчо» в долине. Рядом с моим отцом и Тами. Однако в дневнике говорится, что у Папи в это время, как оказалось, гостили друзья, и план незамедлительно рухнул. Мать моя рассердилась не на шутку. Раз она оплачивает счета отца, значит, это ее святое и законное право — пользоваться его домом как местом для тайных свиданий с любовниками, пользоваться в любой момент, когда ей заблагорассудится.

Юл тоже жил тогда в Голливуде, и она принялась за свое старинное занятие — ждать, когда Он позвонит. Если Юл не звонил, она звонила мне:

— Почему он молчит? Почему нет звонка? Уверена —

он знает, что я здесь. Как ты считаешь — все дело в этой шведской кобыле? Да? Разве можно позволять всемирно известной шлюхе играть главные роли в фильмах?!

Она яростно ревновала, уверенная, что у Юла роман с партнершей по фильму «Анастасия». Ненависть к Ингрид Бергман зародилась в душе Дитрих именно той зимой. Но и через несколько лет она не уставала рассказывать всяческие небылицы, связанные с Бергман и оскорбительные для нее. О том, например, как Росселини, безгранично доверяя моей матери, сообщал всем и каждому, что в любой момент может постучаться в ее дверь, ибо жаждет обрести утешение и поддержку в объятиях Дитрих и хочет облегчить душу, поведав близкому человеку о бесконечных изменах Ингрид.

Приятели отца в конце концов отправились восвояси, освободив территорию, и моя мать получила возможность назначить свидание Майклу Уайлдингу в калифорнийском доме своего мужа. Оттуда она мне позвонила:

— Дорогая. Тами накормила нас всех фантастическим обедом. Она, между прочим, сильно улучшилась с тех пор, как ее выпустили из того места, которое, ты помнишь, я сама разыскала. Только она все время страшно устает, я, конечно, отдала ей весь декседрин, который привезла с собой. Нет, но ты поглядела бы, как Майкл ест! Он стал совершенно другим человеком. И немудрено. Теперь, когда эта чудовищная женщина, делавшая жизнь Майкла ужасной, невыносимой, для него больше не существует, все стало по-другому. Вот только непременно надо отобрать у нее его детей! Послушай, он хочет сам сказать тебе, как счастлив…

И она действительно притащила Уайлдинга к телефону, требуя, чтобы он лично описал дочери свою радость по поводу возобновления интимных утех с ее матерью. Бедный Майкл; как и Брайан, он был прекрасно воспитан, не терпел пошлости, и эти звонки, естественно, ставили его в идиотское положение.

Я торопливо прошептала:

— Просто скажи два слова, Майкл, и все. Делай ее счастливой, поддерживай мир и спокойствие, но только, ради Всевышнего, даже близко не подпускай ее к своим мальчикам!

Она отняла у него трубку, чтобы передать мне важную информацию. Оказывается, Кэррол Райтер сказал, что, судя по расположению ее звезд, с Юлом до второго декабря ничего не решится.

По восемь часов в день она примеряла платья для Лас-Вегаса. Ее дневник того времени полон наблюдений, как всегда в этих случаях, дельных и проницательных. Она понимает, что у закройщика не вполне получилось с линиями, что не задалась бисерная вышивка, знает точное место, куда следует пришить каждый драгоценный камушек, каждую блестку. Судя по записям, она давала четкие указания — как исправить тот или иной промах, и, не сомневаюсь, была права. Потом совершенно внезапно вся работа с гардеробом полетела в тартарары.

28 ноября 1956 года.

Он, по-видимому, разводится. Больна от отчаяния.

Мать позвонила мне, неудержимо рыдая. У нее больше не осталось сомнений, что Юл и Бергман — любовники, что он теперь затевает развод ради нее, ради «этой проститутки». Я кое-как привела ее в чувство, напомнив, что Юл и его жена Вирджиния на грани развода бывали уже множество раз. Я знала моя мать всегда надеялась, что если Юл однажды действительно всерьез решит развестись, то это произойдет только от его великой любви к ней. Никакая другая женщина на столь важный шаг его не подвигнет. Потом она вдруг захотела побеседовать с Биллом. Билл ведь мужчина. Может быть, именно по-мужски он сумеет понять, а потом и объяснить ей, как могло случиться, что после всех этих лет, которые она безумно любила Юла, была ему верна, «ему одному», он теперь поступает с ней с такой неслыханной жестокостью. Билл слушал все эти фантазии, огорченно бормотал что-то подобающее обстоятельствам и весьма уклончиво, потом, с сомнением качая головой, передал трубку мне.