Моя мать Марлен Дитрих. Том 2
Шрифт:
Теперь мне оставалось как можно деликатнее и как можно быстрее вытащить Дитрих из Австралии.
— Мэсси? Послушай. Они говорят, что билеты продаются плохо. О! Я совершенно с тобой согласна. Это исключительно их вина — они пожалели денег на рекламу. Да, афиш было решительно слишком мало, но… они готовы выплатить тебе гонорар полностью, даже если выступлений больше не будет. Почему бы не отнестись к этому спокойно? Забирай деньги и уматывай! Кому нужна вся эта нервотрепка? Тебе хватает забот с Папи. Возьми деньги, возвращайся в Калифорнию и поживи с ним!
— Что? Он в больнице, а у меня контракт! Я не могу бросить все в середине гастролей! Это они тебе
— Я настою, чтобы тебе вручили чек перед тем, как ты сядешь в самолет. И пусть это будет последняя из наших забот.
— Нет! У меня контракт! Я должна ехать в Канберру, а потом открывать сезон в Сиднее. Им не удастся от меня избавиться! Да как они смеют! Я тебе запрещаю иметь дело с этими гангстерами! — и она швырнула трубку.
Накачавшись дарвоном, дексамилом и «скотчем», мать 24 сентября 1975 года выступила в Сиднее. Майк Гибсон опубликовал в «Дейли Телеграф» совершенно справедливую рецензию об этом концерте. К сожалению, и эту рецензию она заслужила.
…Маленькая старая леди, отважно пытающаяся играть роль бывшей королевы кино по имени Марлен Дитрих, ковыляет по сцене Театра Ее Величества. Сказав «отважно», я нисколько не преувеличил. Ее концерт, вне всяких сомнений, — самое смелое, самое печальное, самое горькое зрелище, которое я когда-либо видел…
…Она больше часа проводит на сцене, дерзко пытаясь с помощью лучших осветителей, лучшей косметики, лучших современных моделей нижнего белья воссоздать магический образ женщины, при виде которой более тридцати лет назад во время войны у солдат бегали мурашки по коже.
Поклонники ее обожают.
Похожая на заводную куклу, она нагло старается воссоздать прежний образ «немецкой легенды», манерно исполняя такие песни, как «Мой голубой рай» и «Ты — сливки в моем кофе».
Когда она направляется за кулисы, чтобы снять свое манто, ноги плохо ей повинуются…
Концерт заканчивается; поклонники бешено аплодируют. В воздух взмывают и летят на сцену обязательные розы, предусмотрительно сложенные перед рампой.
Теперь вы понимаете, почему эта маленькая старая леди продолжает петь. Вовсе не из-за денег. Ради денег она бы не стала затрачивать такие усилия…
Держась, чтобы не упасть, за красный занавес, она отдает поклон за поклоном. Она все еще кланяется, все еще машет рукой, все еще упивается этой волнующей атмосферой, а мы уже покидаем зал.
Когда мы вернулись домой, приходящая няня смотрела по 9 каналу фильм в программе «Ночное кино».
Название фильма — «Шанхайский экспресс»; он был снят в 1932 году; в главной роли — Марлен Дитрих.
«Какая она была потрясающая», — сказала няня.
«Да, была», — ответил я.
Через пять дней после этой разгромной рецензии мать прибыла в театр на вечерний концерт. Моя подруга — наша спасительница прилетевшая в Австралию из Канады год назад, в это время как раз была в Сиднее и предложила заменить меня в качестве «сторожевого пса» при матери и помочь ей одеться. Мать, совершенно пьяная, сидела в своей уборной, тщетно пытаясь протрезветь с помощью черного кофе; с ней была подружка одного из музыкантов. Они вдвоем кое-как запихнули Дитрих в корсет и надели платье. Затем, при первых звуках музыкального вступления, донесшихся из громкоговорителя, вышли из уборной, с двух сторон поддерживая свой драгоценный груз. Добравшись до кулис, они поставили мать возле занавеса. Внезапно она пошатнулась и упала.
Дирижер, видя, что Дитрих не выходит, дал знак оркестру повторить вступление; а Дитрих тем временем уносили из-за кулис обратно в уборную. От шока при падении она протрезвела достаточно для того, чтобы понять: с ее левой ногой что-то случилось — на нее нельзя наступить.
Концерт пришлось отменить; покалеченную Дитрих следовало как можно быстрее унести из театра. Но она, не желая появляться перед собравшимися у артистического входа фанами «крупным планом» в сценическом туалете, заставила
Вернувшись в отель, мать запретила кому бы то ни было звонить мне. Она не знала, что мне уже обо всем сообщили, и я связалась с доктором Стинчфилдом, который, в свою очередь, связался с местными врачами. Ей, как всегда, повезло: в Сиднее на этой неделе проходил международный съезд хирургов-ортопедов. Уже через час два крупнейших специалиста в роскошных смокингах вошли в ее номер. Хотя мать не сомневалась, что всему виной искусственный сустав доктора Стинчфилда, врачам было ясно, что она сломала бедренную кость. Правда, ей они этого не сказали, решив подождать, пока диагноз не будет подтвержден рентгеновским снимком. Однако Дитрих отказалась ехать в больницу.
Всю ночь мать, почти не дыша, пролежала в постели. И только наутро наконец позволила перевезти себя из гостиницы в госпиталь Св. Винсента. Рентген подтвердил предположение хирургов. У нее было сломано левое бедро.
Для алкоголиков операции — особенно ортопедические — всегда сопряжены с риском. Отравленный алкоголем организм более восприимчив к инфекции, тремор может привести к смещению обломков кости во время вытяжения, возможны также разные другие осложнения, поэтому очень важно, чтобы хирург знал всю правду о состоянии такого пациента. Я поручила доктору Стинчфилду обсудить эту проблему с сиднейскими врачами. Но мать категорически отказалась оставаться в Австралии. Встал вопрос: куда ее везти?
В конце концов было решено, надев на Дитрих защитный гипсовый корсет, переправить ее самолетом в ближайший медицинский центр в Калифорнии и вверить попечению главного ортопеда МЦКУ, которого порекомендовал Стинчфилд. Договорившись относительно носилок для этого путешествия, я полетела в Лос-Анджелес, чтобы подготовить все необходимое к ее приезду. Там я наняла карету «скорой помощи», которая встретила бы самолет из Сиднея, и выбрала палату в Вильсоновском корпусе МЦКУ для ВИПов. Внезапно до меня дошло, что мои родители будут спать под одной крышей! И мне стало грустно при мысли о том, в каких обстоятельствах довелось наконец соединиться этим двум немощным старым людям.
Я встретила самолет на поле и сопроводила носилки в поджидающую мать «скорую». На этот раз репортеры нас застукали и даже ухитрились один раз заснять Дитрих на носилках. Опять я ехала с ней в «скорой помощи», держа ее за руку, пытаясь разогнать ее страхи. Она была в ярости. Я попросила у нее прощения, зная, что она считает меня виновной в том, что наша, обычно безотказная, «система безопасности» дала сбой. Как только мать оказалась в своем новом обиталище напротив палаты, где через несколько лет скончается Джон Уэйн, она выставила меня, надавав тысячу высосанных из пальца поручений: ей не терпелось остаться одной, чтобы распаковать свои бутылочки и спрятать их в ночном столике среди упаковок «клинекса».
Опять рентген, консилиумы, обсуждения. Тем временем я навестила отца. Он очень гордился своими последними достижениями: когда физиотерапевт вкладывал мягкий резиновый мячик в его беспомощную правую руку, он не только с каждым разом все лучше ощущал предмет, но и мог обхватить мяч тремя пальцами! Не за горами был день, когда он сумеет стиснуть этот желтый мячик и тогда поверит, что на самом деле жив!
Прославленный хирург, очень красивый — типичный киногерой, — стоял, прислонившись к стене, напротив кровати, где лежала мать; с ним были два его блестящих молодых ассистента. Он терпеливо пытался объяснить суть относительно нового, но высоко эффективного хирургического метода: концы сломанной кости наглухо скрепляются — вместо того, чтобы поместить ногу на вытяжку, предоставив остальное времени и природе. Однако на мать их доводы не произвели никакого впечатления. Она отослала прочь врачей, точно это были коридорные, и заказала обед для нас двоих.