Моя Шамбала

Анишкин Валерий Георгиевич

Глава 24

На пустыре. Прощальный сбор. У кого шире клеши? Призвание. Вокал Монгола. Простой гипноз. Грусть расставания.

К четырем часам все, кроме Витьки Моти, сидели на пригорке, с краю от зеленого, не очень ровного поля, куда приходили играть в футбол все пацаны окрестных улиц. Сейчас здесь было тихо и спокойно. В футбол обычно игра-ли или утром или вечером. Иногда только с завода, кото-рый начинался сразу за полем и был огорожен

кирпичным забором, долетало тарахтенье грузовика, да короткие пере-бранки мужиков-грузчиков. Приятное состояние ничегоне-делания охватило нас томной негой. Мы сидели и возлежа-ли в свободных позах, как римские патриции во время ор-гий, а перед нами на газете лежали нехитрые дары нашей бедной природы: штук пять некрупных, какие водятся в нашей полосе, но красных помидоров, с десяток огурцов и яблоки, которые мы с Каплунским и Арменом Григоряном, сговорившись заранее, натрясли в саду старика Никольско-го. Хлеба принес по кусочку каждый, и его оказалось у нас немного, зато у нас была картошка, и мы собирались испечь ее в золе, для чего Монгол заставил Мотю-младшего, Семе-на и Армена Григоряна собирать хворост, щепки и другой горючий материал, и они, как всегда, с недовольными фи-зиономиями, но беспрекословно ушли за поле и уже таска-ли в кучу ветки, остатки сена после давнего покоса - все, что попадало под руку и могло гореть.

– Вов, а где брательник-то? Не придет что-ли?
– крик-нул Монгол Моте-младшему, когда тот как муравей сосре-доточенно тащил какую-то суковатую корягу.

– И куда ты тащишь эту оглоблю? Она же не сгорит. Да и сырая, видно.

– Сказал, придет, - ответил Володька Мотя, игнорируя замечание Монгола насчет коряги.
– Когда я уходил, они с отцом уже подгребали лопатами последний уголь.

– Ладно! Огольцы, разводи костер. Алик, ты по этому деду мастер.

Мухомеджан, будто только этого и ждал, с удовольстви-ем стал мастерить костер, предварительно расчистив место.

Скоро костер уже дымился, а Мухомеджан, стоя на ко-ленках, дул на слабые язычки огня, пока они ни ожили и начали сначала лизать ветки, а потом, будто распробовав корм, стали жрать его ненасытно. Костер заполыхал во всю адскую силу.

– Вон Витька идет!
– сообщил Мотя-младший.

Витька быстро шел к нам, размахивая руками и улы-баясь во весь рот. Глаза Витьки были черными, как наве-денные сурьмой, - угольная пыль въелась в поры рук и в уши.

– Не отмываются. Вечером с мылом помою, - отмах-нулся от наших шуток Витька.
– Жрать охота. Дома есть не стал, боялся не успеть. Вот, принес.

И Мотя положил на газету до кучи ломоть хлеба, пу-чок зеленого лука и небольшой кусок сала...

– Картошку не пекли?
– спросил он.

Только костер разгорелся, - ответил Самуил и повер-нулся к Монголу: - Класть?

– Да бросай!

И Самуил стал бросать по одной картофелине в уже образовавшуюся золу. Мухомеджан утапливал картошку длинной палкой, которой поправлял костер.

– Ладно, пацаны, давай выпьем.

Две бутылки дешевого яблочного вина, принесенные Монголом в карманах широких клёшей, лежали среди нашей нехитрой снеди, поблескивая на солнце зеленью стекла.

Я улыбнулся про себя, вспомнив, как из-за того, чьи клёши шире, чуть не подрались Монгол с Мотей старшим,

Новые штаны появились у Моти и у Монгола одно-временно к Первому Мая.

То есть новые штаны были не со-всем новыми, потому что это были переделанные под рост брюки Мотиного отца и брюки, которые Монголова мать, Анна Петровна, достала из оставшихся вещей Мишкиного отца. Переделывала штаны тетя Мотя, мать обоих Мотей, Витьки и Вовки, и ребята упросили тетю Мотю сделать штаны пошире, для чего той пришлось вставлять клинья из отрезанных кусков. Клинья были одинаковыми, но штаны разные. Мишкин отец, видно, был выше Мотиного отца, также как Мишка выше самого Моти.

На Первое Мая мальчишки, как всегда, всей ватагой шли в горсад, где устраивались праздничные гуляния, где продавали пирожки с ливером, ситро и ириски по три руб-ля за штуку, а также крутились карусели, работали качели и играла музыка.

И вот прекрасным солнечным днем, когда бледно-зеленые листочки легкой вуалью окутывали деревья и ра-довали глаз, когда птицы пели гимн пробудившейся жизни, два здоровых подростка, забыв обо всем на свете, на самом проходе тротуара на Московской улице мерили клеши, а мы, пять пацанов с любопытством смотрели и ждали, чем закончится спор.

Клеши Монгола были все же чуть шире, но Мотя не сдавался и тянул штанину изо всех сил, чтобы уравняться с Монголом. И тот и другой время от времени обращались к нам, чтобы мы подтвердили правоту каждого. Но мы, не желая обидеть ни того, ни другого, держали нейтралитет,

– Ты что, дурак, что-ли? Смотри, насколько у меня ши-ре?
– кричал Монгол.

– Монгол, - брызгал слюной Мотя,- тебе очки носить нужно. Смотри!

И Мотя тянул свою штанину.

– Пацаны, скажи, - обращался к нам Мотя.

– Скажи, пацаны, - поднимал на нас глаза Монгол.

– Вроде одинаковые, - пожимали мы плечами.

– Да где ж одинаковые?
– кипятился Монгол и уже не-навидящим взглядом впивался в Монгола. У того тоже по-кошачьи суживались зрачки. И уже стали забываться шта-ны. И уже встали с четверенек Монгол с Мотей. И не мино-вать бы драки. Но тут вмешался благоразумный Самуил:

– Пацаны, Миш, Вить! Вы же ж меня слушайте! У вас клеши одинаковые.

– Как же одинаковые, если у меня, все видели, больше?
– не сдавался Монгол.

– Правильно, немного, совсем чуть-чуть больше.

– Ты же сказал, что одинаковые, - возмутился Мотя.

– Правильно, одинаковые. Ты же меньше Мишки, и нога у тебя меньше. А у него нога больше, и тот сантиметр, на который его штанина больше, делает ваши клеши оди-наковыми.

Монгол с Мотей молча думали, недоверчиво посмат-ривая на Самуила, но Самуил заговорил снова, лишая их сомнения.

– Представляете, если у Мишки на ноге будет сидеть твоя брючина? Тогда получится вообще не клеш.

– Вообще-то, конечно, - стал медленно соглашаться Мотя.
– Да мои штаны ему вообще по колено будут.

– Так значит, говоришь, одинаковые?
– спросил Монгол Самуила. Самуил развел руками, ничего, мол, не поделаешь.

– Одинаковые?
– обратил Монгол свой вопрос к Моте.

– Выходит, одинаковые!
– согласился Мотя. Один Алик Мухомеджан так ничего в Самуиловой логике и не понял. Но, видно, долго ему не давал покоя вопрос, почему все же клеши одинаковые, если у Монгола на сантиметр шире, по-тому что уже в горсаду, когда все давно забыли этот случай, вдруг спросил: