Моя Шамбала
Шрифт:
Возбуждение прошло, но осталось тепло в душе и доб-ро в сердце. То ли от вина, то ли от Мишкиного пения, а скорее всего и от того и от другого, нас пронизывала любовь и теплое чувство счастья. Так бывает в горе, когда слезы об-легчили душевную скорбь и очистили душу, и ты готов по-делиться со всеми последним.
Монгол открыл вторую бутылку, и мы выпили еще вина, закусывая картошкой, от которой шел пар, разламывая ее, и выгрызая до подгоревшей корочки, перемазывая руки, носы и щеки сажей. Сажа скрипела на зубах, но это было пустяком
– Аликпер, ты работать идешь, или в школу в восьмой?
– спросил Мухомеджана Монгол.
– Нет, хватит, в школу больше не пойду, - улыбнулся безза-ботно Мухомеджан.
– Меня в котельную берут. Работа грязная, с углем, зато сезонная. А летом лес, рыбалка. А там посмотрим.
– Как же ты диктант завалил?
– удивился Монгол. У Монгола с русским всегда были лады.
– Да он в слове "еще" четыре ошибки делает, - без-злобно засмеялся Мотя-старший.
– Надо же умудриться, на одной странице шесть орфографических и четыре синтак-сических ошибки.
Мотя повернулся к Алику.
– Я ж перед тобой сидел. Когда проверка была, отодви-гался в сторону, чтоб ты посмотрел. А ты, придурок, уста-вился в свой диктант как баран и глаз не поднял.
– Да ладно, чего теперь!
– голос Мухомеджана звучал лениво и добродушно.
– Да и не хочу я железнодорожником быть. Я природу люблю. Буду зимой готовиться, хочу в "Лесной техникум" поступить. В Брянск поеду.
– Да, это твое,- согласился Самуил и предложил:
– Тебя Каплун подтянет. У него с русским хорошо. В одном дворе живете.
– Да я что?
– пожал плечами Каплунский.
– Мне не трудно.
– Точно, - оживился Алик.
– Каплун, поможешь?
– Сказал же!
– подтвердил Каплунский.
– Конечно, помогу.
Мы молча жевали яблоки. Все, что можно было съесть, было съедено. Только яблоки еще лежали на газете.
– Как-то получилось, что все по разным местам раз-брелись. Самуил в машинке теперь будет учиться, ты, Мотя, с Каплунским - в железнодорожном, я по музыке, - грустно сказал Монгол.
– Самуил, - обратился Мишка к Самуилу.
– Ты дер-жись Толи длинного. Он тоже поступил в машинострои-тельный. Толя хороший пацан.
– Да мы с ним не очень как-то.
– Вот и покорешитесь. Я ему тоже скажу.
– Да не надо. Там разберемся, - уклонился Самуил.
– Ну, смотри, как хочешь...
– А куда "хорики" пошли? Венька? Жирик?
– спросил Армен Григорян.
– Венька на шофера пошел учиться, а Жирик на пова-ра, - ответил Витька Мотя.
– Во, дает, - засмеялся Изя Каплунский.
– Еще жирнее станет.
– Зря смеешься, - сказал Самуил.
– Нормальная про-фессия.
– А ты, Каплун, чего не пошел на художника учиться?
– в голосе Монгола было сожаление.
– Рисуешь ты здорово!
Он вспомнил, наверно, последний рисунок Каплунско-го. Изя срисовал картину Васнецова "Три богатыря" на лист ватмана,
– Срисовать, это еще не значит уметь рисовать, - отве-тил Каплунский.
– Ничего себе "не уметь", - обиделся за Каплунокого Мотя-старший.
– Заставь меня срисовать дерево, так я мет-лу нарисую.
Мы рассмеялись, представив Мотю с красками и кис-точкой. Пожалуй, у него и метлы не получится.
– А вот куда у нас Вовец после школы пойдет?
– по-смотрел на меня Мотя.
– А ему никуда идти не нужно, он колдун, - усмехнулся Мухомеджан.
Сам ты колдун, - обиделся я.
– Обыкновенный, как все. Просто иногда могу больше, чем другие.
– Да ладно, не обижайся, Вовец. Это бабки тебя за гла-за так зовут. Но уважают, - заступился Монгол.
– В цирк он пойдет. Точно, Вовец?
– пошутил Витька Мотя.
– Вовец куда хочешь пойдет. Ему все легко дается. Он ничего не учит, а ему пятерки ставят, - серьезно сказал Монгол.
– Потому что колдун, - Мухомеджан смотрел на меня с усмешкой.
– Смотри, Аликпер! А то Вовец тебе чего-нибудь устро-ит. Не боишься?
– серьезно спросил Монгол.
– А что он со мной сделает?
– Мухомеджан с вызовом смотрел на меня.
– Что ты со мной сделаешь, Вовец? Пре-вратишь в собаку, как в кино "Багдадский вор?"
Алик засмеялся сухим злым смехом. То ли вино, то ли азиатская кровь и дух предков-завоевателей взыграли в нем, но он вдруг стал агрессивным и с вызовом ждал, что сделаю я.
На меня тоже подействовало вино, разбудив азарт и всколыхнув задетое самолюбие. И я сделал то, что не стал бы делать при других обстоятельствах. Я посмотрел на Му-хомеджана, ощутив при этом физически импульс своей во-ли. Мне говорили, что в таких случаях у меня меняется цвет глаз, и они из серых становились почти черными. Я на ка-кие-то доли секунды словно парализовал Алика и тут же легким движением рук у его лица погрузил в гипнотиче-ский сон, безоговорочно подчинив его себе. Нет, я не посы-лал мысленные команды, как об этом читал в описаниях гипнотических сеансов. Все было проще. Я знал, чего хочу, и мой мозг подчинялся мне и подчинял чужую волю. И это как-то не обретало форму слова. Это не приобретало ника-кую форму. Если бы меня попросили объяснить, как я это делаю, я бы объяснить не смог.
Мухомеджан застыл живым изваянием.
– Да ладно, пацаны, кончайте!
– встревожился Самуил.
– Алик, сядь!
– Он тебя не слышит, - отрывисто бросил я.
– Он сей-час слышит только меня.
– Алик, ты сейчас в лесу. Кругом грибы. Видишь?
– спросил я.
– Да, - ответил Мухомеджан. Глаза его забегали по тра-ве.
– Собирай!
– приказал я.
Алик опустился на корточки и сорвал "гриб", потом второй и пошел по полю. "Грибы" он складывал в вообра-жаемую корзинку. Пацаны чуть не умерли со смеху.