Моя Шамбала
Шрифт:
И внезапно все кончилось. Так же неожиданно, как и возникло.
– Вовец, что с тобой? Голова болит?
– Генка Дурнев с беспокойством смотрел на меня. Я стоял, зажав уши рука-ми, а из носа сочилась кровь.
– Сейчас пройдет, - мои губы плохо слушались меня. Такое ощущение я испытал, когда мне удаляли больной зуб и сделали укол новокаина. Тогда мне было смешно, потому что я никак не мог выговорить слово: губы не слушались меня, а когда я потрогал их пальцами, то будто залез в сту-день...
Я провел тыльной стороной ладони по носу,
Экскаватор ревел двигателем, и ковш ползал по горе битого кирпича, нащупывая, где податливее строительный мусор, и захватывал очередную порцию, чтобы отправить ее в кузов трехтонной машины. Кузов оседал под напором высыпанного разом груза и отъезжал, лениво урча, как сы-тое животное, уступая место другому грузовику.
Трещали отбойные молотки, терпеливо ковыряя рас-считанную на века кладку и отбивая от нее кусок за куском. Народ начал медленно расходиться. Мы вспомнили про школу и тоже заспешили прочь от развалин.
Мы успели к четвертому уроку. Как раз закончилась большая перемена. Мы ввалились в класс и бросились к своим партам, чтобы отдышаться до появления учителя.
– Попухли!
– злорадно сообщил Кобелев.
– Вас к ди-ректору. Я посмотрел на Женьку Богданова. Тот пожал пле-чами:
– Я не причем. Я даже не успел Аллочке сказать, что вы пошли в поликлинику. Вошел Костя и спросил, где вы. Я сказал, что не знаю.
– Как это не знаешь?
– обиделся Женька Третьяков.
– Ты же собирался сказать Аллочке, что мы пошли в поли-клинику, ну и сказал бы.
– Дурак ты, Третьяк. Если Костя пришел специально, чтобы спросить, где вы, значит, знал уже, что вы симули-руете. И я бы с вами вместе за брехню попух.
– Кто заложил?
– Пахом обвел класс угрожающим взглядом.
– Да никто!
– с усмешкой сказал Аркашка Аникеев, брат того самого Юрки Барана, из-за которого исключили из школы Мишку Монгола.
– Вы же смылись перед самым уроком, а мы все сидели в классе.
Пахом досадливо махнул рукой и уставился перед со-бой, оставив бессмысленную затею вывести на чистую воду наушника.
– Это кто-нибудь вас видел, когда вы бежали к Москов-ской, - догадался Богданов.
– Конечно, такой кодлой!
– согласился Аникеев.
– Сумки взяли?
– спросил Генка Дурнев, хотя знал навер-няка, что взяли, но на всякий случай откинул крышку парты.
– А как же!
– все так же насмешливо подтвердил Ани-кеев и с явным удовольствием добавил: - Мы с `Кобелем относили.
– Ну, Аникей, ты у меня припомнишь!
– вскипел Па-хом, даже жилы вздулись на шее. Он тут же готов был сце-питься с Аникеем, но его остановил здоровяк Семенов.
– Да брось ты, Пахом! Тебе бы Костя сказал, и ты тоже, как миленький, понес бы. А ты, Аникей, не ехидничай, - по-вернулся он к Аркашке? Забыл, сколько раз у тебя сумку отнимали?
– А он как прошлый раз изгалялся, когда у меня Скиф сумку отнял?
– обиделся Аникеев.
–
– Ладно, кончайте бузу. Филин идет.
Филин, учитель математики Матвей Захарович с фа-милией Филин, которая, очевидно, не имела ничего общего с ночной птицей, седой грузный старик в допотопных очках с толстыми стеклами и гибкими ушками, страдал дально-зоркостью, поэтому очки висели у него на кончике носа, чтобы иметь возможность обозревать класс поверх их.
Время от времени Филин снимал очки, чтобы проте-реть кругляшки стекол огромным, больше похожих на по-лотенце, носовым платком и снова надеть их на кончик но-са, тщательно прилаживая, словно зачесывая за уши, гиб-кие ушки.
Старик давно заслужил себе пенсию и ушел бы, но ка-ждый раз директор уговаривал его поработать еще год, и он оставался, объявляя этот год последним.
Филин набычил голову и оглядел всех поверх очков; бросил журнал на стол, сел и, еще раз оглядев класс, вы-звал:
– Пахомов, Третьяков, Дурнев, Анохин.
Мы вразнобой поднялись из-за парт.
– К директору, голубчики, - ласково, с каким-то даже умилением сказал Филин...
Больше всех, как всегда, досталось бедному Пахому. Ему досталось по первое число от тети Клавы, а потом пришел с работы отец и выдал все остальное.
Третьяк на все расспросы только отмахивался и жалко улыбался.
Семена Письмана никогда не били, но отец, дядя Зяма, долго и нудно читал ему нотации, которые сводились все-гда к тому, как хорошо быть ученым и как плохо быть не-учем, и приводил в пример дядю Давида, который, благо-даря своему уму и учености, стал директором треста строй-материалов.
– Вот, если бы у меня было образование, разве я пошел бы в часовщики. Нет, я не жалуюсь, это очень уважаемая профессия, но это же не одно и то же, что трест строймате-риалов.
– И дядя Зяма вздыхал тяжело. Но здесь он немного лукавил, потому что его профессия позволяла неплохо кор-мить семью из четырех человек.
Так вот, Семену так долго и нудно читали нотацию, что он сказал Пахому, что лучше бы его избили. Пахом по-смотрел на него, как на ненормального, повертел пальцем у виска и сказал от всей души:
– Дурак ты, Пися.
У меня после разговора с Костей остался нехороший осадок. Мне было стыдно, и чувство стыда усиливалось от того, что Костя на меня не кричал, просто сказал, что если отличники будут вести себя так, то что же остается делать другим.
– От кого-кого, а от тебя я не ожидал!
– молвил грустно Костя. Он отдал мне портфель и сказал, чтобы я сам расска-зал все отцу, и добавил:
– Отец - уважаемый человек, а ты его так подводишь...
Конечно, я первым делом рассказал отцу о том, как удрал с английского и о том, как потрясло меня разрушение церкви. Отец не перебивал и молча слушал рассказ о моем разговоре с директором, и, видя в глазах отца вопрос, я соз-нался, что поступил нехорошо. Этого отцу оказалось доста-точно. Матери мы ничего не сказали.