Можайский — 3: Саевич и другие

Саксонов Павел Николаевич

— И они ничего мне об этом не рассказали!

Можайский улыбнулся — губами:

— Нет, конечно. Я попросил их молчать, они и молчали, пусть даже мое поведение и показалось им странным.

— Ну и репутация у тебя… — вздохнул Чулицкий: в кои-то веки — с определенной завистью к «нашему князю». — Везде понимание отыщешь…

Можайский пожал плечами:

— Так получилось.

— Ну, ладно: дальше-то что?

— Вернувшись к себе в участок, я связался с Михаилом Георгиевичем, — Можайский кивнул в сторону дивана, на котором спал доктор, — и попросил его, не привлекая внимания ко мне, осторожно порасспросить коллег насчет утопленника с Крюкова канала или Подзорного острова: куда доставили, что показало вскрытие, что за гребень извлекли из его волос… а сам обратился к Петру Николаевичу из «Анькиного». Так, мол, и так: не слышно ли чего о

грубых фальшивках государственных облигаций? Где-то после полудня ко мне стали стекаться первые сведения. Сначала и я получил известие о том, что голова Гольнбека была разбита, причем о гребне не было ни слова. Это меня удивило, и тогда я уже лично позвонил Александру Ивановичу [110] . Александр Иванович удивился не меньше меня: «Какой еще гребень?» — спросил он, а потом, когда я всё ему рассказал, был вынужден признаться: осмотр тела производил не он, а его ассистент. Почему получилось именно так, он распространяться не стал, а я не стал настаивать: доктор пообещал немедленно разобраться. Так и получилось, что уже через час или около того, мне сообщили и о гребне. Да, подтвердили мне, в волосах погибшего действительно запутался небольшой изящный женский гребень! Я попросил точное его описание и, получив его, без особого труда навел соответствующую справку: гребень был продан в магазине роговых изделий Бараева в Милютином ряду [111] . Когда же я узнал фамилию предполагаемой покупательницы, мне стало ясно: дело раскрыто не будет. Уж очень — как бы это сказать? — известной оказалась дама!

110

110 Моисееву, прозектору Обуховской больницы.

111

111 «Милютин ряд» — магазины в доме № 27 по Невскому проспекту. Назван по фамилии первого владельца участка — фабриканта Милютина.

— Да кто же она?

— Не стану говорить.

Чулицкий нахмурился, но Можайский поспешил его успокоить:

— К нашему делу, я так понимаю, непосредственного отношения она не имеет, поэтому и смысла нет о ней распространяться. Придется тебе, Михаил Фролович, поверить мне на слово: будет лучше, если этот вопрос мы обойдем стороной.

— Но облигации!

Можайский прищурился, что погасило отчасти улыбку в его глазах:

— Вот тут, полагаю, мы шли параллельными дорогами. И я, как и ты, уперся в неодолимое препятствие! Признайся: ты ведь тоже обратился к Петру Николаевичу из «Анькиного»?

Чулицкий нехотя признал:

— Да. Но был он со мной не слишком любезен. Впрочем, кое-какие сведения я от него получил. Они-то и заставили меня сразу засекретить дело!

— Понимаю.

— Еще бы!

— Господа, — не вытерпел я, — вы о чем?

Чулицкий с Можайским обменялись взглядами, решая, кто из них будет отвечать. Ответил Чулицкий:

— Петр Николаевич намекнул, что в столице объявилась группа каких-то шпионов, связанных с весьма высокопоставленными лицами… там, — Михаил Фролович кивнул в сторону потолка. — Что за шпионы, с кем именно они связаны и чем вообще — помимо шпионажа, разумеется — занимаются, он пояснить не смог: и сам ничего не знал. Но кое что выяснить ему удалось: эти люди — прямо как в старые добрые времена — вознамерились выбросить на рынок ценных бумаг огромную партию фальшивых облигаций государственных займов, чтобы подорвать доверие к системе частного кредитования государственной власти. Однако первый блин вышел у них комом. Что-то не заладилось по технической части, и бумаги получились никудышные. Разошлись они по любителям всякой чепуховины: знаете таких? — скупают порченые типографскими ошибками книжки, кривые бутылки, выведенные из оборота и подлежащие уничтожению денежные знаки…

Я подтвердил:

— Да, конечно. И далеко ходить не нужно: мой сосед снизу из таких. Чудесный человек в любое время за исключением того, когда охотится на очередную дрянь [112] !

— Вот-вот, — подхватил Чулицкий, — по таким «замечательным в любое другое время» людям и разошлись преимущественно подделки. Некоторых — к делу подключились жандармы — нам удалось установить. Мы полагали, что сумеем через них выйти на продавца, а там — и на организаторов

аферы, то бишь — на самих непонятно откуда взявшихся шпионов. Но у нас ничего не вышло.

112

112 Слышать такое от образованного человека довольно странно: уж кто-кто, а Никита Аристархович должен был знать, что коллекционная ценность множества из такого рода вещей бывает чрезвычайно высокой, а потому и сами эти вещи являются отличным инструментом для помещения капитала.

— Да как же это? — удивился я. — Не дух же бестелесный продавал бумаги!

— В том-то и дело, что не дух!

— Но тогда вы должны были его поймать!

— А мы и поймали.

— Так в чем же дело?

— В том, — Чулицкий даже побагровел от вновь, едва он вспомнил тогдашние обстоятельства, нахлынувшего на него негодования, — что как поймали, так и отпустили!

— Ничего не понимаю…

— Не по зубам оказалась птичка. Не увязла коготком!

Я онемел в изумлении. Вероятно, изумление это настолько явно читалось на моем лице и было при этом настолько комичным, что Чулицкий, от негодования перейдя к злорадному веселью, рассмеялся:

— Вы что-нибудь слышали о графе фон Бескове?

Я вздрогнул. Чулицкий это подметил:

— Ага! Значит, слышали?

— Разумеется. — Мой ответ прозвучал до невежливости сухо, но тому была очевидная причина: самое настоящее потрясение! Если я и ожидал услышать какое-нибудь громкое имя, то уж точно не это.

Строго говоря, это имя, а точнее — титул, громким назвать было нельзя. Скорее уж ровно наоборот: такой же фальшивый, как и те бумаги, о которых шла речь, он и создан был для того, чтобы служить маскировкой для другого — действительно громкого — имени. Немногим — пожалуй, только самым пронырливым репортерам вроде меня, да полиции — было известно, кто именно скрывался за титулом графа фон Бескова. Конечно, знали об этом и члены его семьи, равно как и наиболее приближенные особы, но ими всеми круг посвященных и ограничивался. В печати изредка можно было встретить заметки о приключившихся с этим графом происшествиях, но ни одному обывателю, ни одному человеку из иных кругов и в голову не могло прийти, что, скажем, в кабацкой драке «отличился»… впрочем, я вынужден замолчать [113] .

113

113 Сопоставление различных источников дает основания предполагать, что «граф фон Бесков» — один из Великих князей, но какой именно из них так и остается неясным.

— Удивлены?

— Вы же не хотите сказать… — начал было я мямлить, но Чулицкий меня перебил:

— Нет, конечно: подозревать этого человека в шпионаже нельзя. То есть, конечно, можно, — тут же поправился Михаил Фролович, — но незачем: нам достоверно известно, что этот… гм… маниакальный буян и пройдоха все свои выходки ограничивает уровнем площадей и балаганов. В политику он не вмешивается. Даже наоборот: бежит от нее, как черт от ладана. Было дело, когда ему предложили возглавить…

Михаил Фролович замолчал, не зная: вправе он или нет говорить об этом. Я махнул рукой:

— Знаю. Он отказался.

— Да.

— А не может ли всё это быть таким же прикрытием для истинной деятельности, каким «фон Бесков» является прикрытием для имени? Вдруг он все-таки… — я в известном смущении запнулся. — Ну… вы понимаете…

Можайский:

— Нет, не может.

Я снова вздрогнул:

— Почему?

— Я хорошо его знаю и готов поручиться.

Прозвучало это весьма двусмысленно, даже неприлично, что тут же отметил и Чулицкий:

— Ты в своем уме? Как можешь ты ручаться за…?

Можайский усмехнулся:

— За графа фон Бескова? А что в этом такого?

Чулицкий только ресницами захлопал! Впрочем, я тоже.

— Господа! — Можайский заговорил серьезно. — Этого человека я знаю практически с детства. Можете мне поверить: он — чудак, но не шпион. Все, что ранее сказал Михаил Фролович, чистая правда: выходки Бескова ограничиваются балаганом. Когда мне стало известно — как и Михаилу Фроловичу, — кто именно продает бумаги, я сразу, без всяких церемоний, отправился к нему в дом. Длинной беседа не получилась — Бесков дал слово молчать, — но и того, что он рассказал, оказалось достаточно, чтобы понять: с этого боку следствие тоже ни к чему не приведет.