Мстислав
Шрифт:
Гридни грузились споро, коней пустили вплавь. Первой ладьёй переправился Мстислав с княгиней, выслали дозоры, не доведи Бог, на перевозе нагрянут печенеги. Князь кметей к бою изготовил, те щитами огородились, пики выставили, готовые принять конницу врага. И только когда последняя ладья с гриднями пристала к берегу, Мстислав признался Добронраве:
– Боле всего опасался, как бы поганые не напали на переправе, врасплох хоть и не застали бы, но и не сладко бы нам пришлось. Теперь станем к Киеву двигаться.
– Далеко ли до Киева?
– спросила Добронрава.
–
– Но почему нигде нет печенежских дозоров?
Мстислав рассмеялся:
– Печенеги в силе уверены, нас за воинов не признают. Вишь, какой они ордищей на Русь навалились. А мы за то, что они нас ни во что не ставят, накажем их достойно! Они своим печенежским умом считали, что мы за стенами черниговскими отсидимся, к усобице нашей привыкли. Но нет, не будем ждать, когда они Киев возьмут и люд русский в полон погонят. Разве будет Русь Русью, если по её земле будет свободно ходить печенег с арканом?
Правым, крутым берегом Днепра пошли черниговцы. Сначала кмети, сотня за сотней, готовые в любую минуту принять первый удар врага, за ними дружина. Двигались молча, ждали, вот-вот вынесутся, гикая и визжа, конные печенеги, засыплют стрелами, а потом лавой возьмут в сабли. Тут успеть бы развернуться, принять бой…
Знали черниговцы, нелёгкой будет победа, не мало их здесь поляжет, но над тем не задумывались. Такова судьба воина, кому победу праздновать, кому на поле брани лечь, в какой избе радоваться будут, в какой погибших оплакивать…
Встретив сопротивление киевлян, Булан позвал темника Угенча:
– Завтра ты поведёшь свой тумен вверх по реке и овладеешь Вышгородом. Конязь Ярослав бросил этот город. Там мало воинов, но много бояр. У них полно золота и серебра. Ты возьмёшь всё и сожжёшь город, пусть конязь Ярослав увидит, как поступаем мы с непокорными.
Едва небо тронул рассвет, как с киевских стен увидели: большим отрядом, тысячи в три, печенеги покинули стан под Киевом.
– На Вышгород двинулись, - переговаривались гридни.
– На Киеве ожглись.
– Трудно будет боярину Томилу, воеводе вышгородскому, силёнок у него маловато, надобно воеводе Александру Михалычу сказать!
Ушли печенеги, а у киевских стен их не поуменьшилось, ровно муравьи в муравейнике копошатся… Однако ближе полёта стрелы к городу не подъезжают, остерегаются.
Задымили костры по всему печенежскому становищу, потянуло варевом. Гридни плевались:
– Конину жрут.
– Еда любимая у печенежина.
– По мне бы, баранины бок.
Гридни рассмеялись.
Той ночью под покровом темноты к берегу скользнул дубок и, ткнувшись в песок, замер. Из дубка выбрался человек в одной рубахе и портах, вправленных в лёгкие сапоги, несмотря на первый морозец, и ползком, ящерицей, пополз к темневшей вдали стене. Руки то и дело наталкивались на убитых. Заслышав шаги или разговоры караульных, человек замирал, потом снова продолжал ползти. У глубокого рва едва не наскочил на печенежский конный разъезд.
Через ров человек лез по трупам, и чем ближе к стене, тем больше убитых. Много же полегло печенегов, подумал человек. А вот и стена, теперь человеку предстояло самое главное: подняться на неё. Он долго ползал взад и вперёд, пока не нащупал лестницу. Обрадовался, но тут же подумал, что на стене его непременно примут за печенега и он навсегда останется лежать во рву. Но это не остановило человека. Он попытался поставить лестницу, но она не поддавалась. Тогда человек пробрался вдоль неё, сталкивая лежавших на ней печенегов. Наконец прислонил лестницу к стене, полез. Теперь он опасался и печенегов, и русскую сторожу.
Лестница закончилась, и человек, ухватившись за край стены, подтянулся, заглянул за стрельницу. Увидев караульного, окликнул:
– Я гридин князя Мстислава Черниговского!
Караульный позвал товарищей и, пока те подбежали, помог гридню перебраться на стену…
Ярослав спал чутко и, когда в покои вбежал Пров, был уже на ногах. Отрок зажёг свечи, накинул на князя плащ.
– Князь Ярослав, черниговцы в подмогу пришли!
Темник Угенч вёл тумен, не чуя опасности. И откуда её ожидать, если урусы закрылись за стенами своих городов, а конязь Ярослав в капкане, как лис в своей норе.
За спиной темника топчут прихваченную морозцем землю копыта коней. У Угенча нет тьмы воинов, большая часть его тумена лежит под стенами Кия-города. В том вина Булана. Угенч не любит нового хана, он предупреждал Булана не ходить на Русь осенью, надо было дождаться весны, и тогда не потребовалось бы посылать печенегов взбираться на стены. Печенег привык сражаться конно, а не ползать ужом.
Темника догнал тысячник первого отряда:
– Угенч, я вышлю наперёд десятника, он проверит дорогу.
– Ха, тысячник Затар боится собственной тени? Кто может заступить нам путь?
Тысячник, ворча, отъехал, но, сравнявшись со своим отрядом, подозвал десятника:
– Белибек, ты видишь тот поворот вдали? Мне он не нравится. У тебя соколиный глаз, проверь.
Десятник, подняв коня в галоп, поскакал, а темник недовольно хмыкнул:
– Затар подобен трусливому шакалу.
Темник приподнялся в седле, огрел коня нагайкой и взял в рысь. Следом в рысь перешёл весь тумен. Впереди поворот дороги. Едва Угенч выехал за него, как темника сковала оторопь - перед ним, развернувшись к сражению, стояли урусы. Много урусов. По крыльям выставили щиты и копья лучники, а в челе конные.
Выхватив саблю, Угенч гикнул, и первая тысяча печенегов ринулась за ним. В неё полетел рой стрел. Убитые падали под копыта скачущих. Сжимаемый с боков тумен пытался прорваться, но впереди его встретила дружина Мстислава. Привыкшие биться развёрнутой лавой, печенеги смешались. Им бы назад, но было поздно, их рубили и кололи, а позади, услышав шум боя, напирала вторая тысяча. И только когда задудели печенежские трубы, темник понял: не было никакого сражения, урусы избивали их, как баранов в загоне. Прорвавшись с остатком тумена, Угенч помчался к Киеву.