Мстиславцев посох

Ялугин Эрнест Васильевич

— Надо пробиваться обратно!
– крикнул он.- Мы в ловушке.

— Собирай народ,- сказал Родион,- я зараз.

Он побежал к панской конюшне, где ржали напуганные пожаром и криком кони. Родион и его подмастерья стали торопливо запрягать их парами в большие телеги.

— Садись!
– крикнул Родион.

Чьи-то сильные руки кинули Петрока в телегу, сверху на него навалились еще люди. Петрок выронил пистоль - так и не выпалил из него.

— Гей! Гей!
– рванули дикие кони, загрохотали по камням колеса. Выстрелы, проклятия, стоны. Телеги вылетели из ворот, раскидывая взмахивающих копьями и алебардами гайдуков.

По кривым улочкам

слободки на телегах проехать было нельзя. Пришлось их бросить. Посадские еще бились с гайдуками, однако видно было, что им не выстоять,- вооружение их было слабое, да и поднялись против старосты далеко не все.

Многих бойцов недосчитались в эту ночь - кого сразили еще при взятии ворот, кто остался лежать во дворе замка перед заслоной из телег, а иные погибли при отступлении.

По всей слободе во дворах выли и лаяли собаки. То тут, то там в кривых улочках города слышались крики, лязг сабель, выстрелы пистолей и мушкетов. Крепко пахло дымом.

С дозвола матери Петрок укрыл Тихона в пустой клети. Тихон сильно заболел - при отступлении ему растре-вожили поджившую было рану на виске, к тому же в склепе он простыл - в груди болело, донимал кашель.

Слепец Ахрем жил теперь у бочара. Поводыренка Родион решил взять в подмастерья, Лада потихоньку принялась обучать мальчонку чтению - он, как и говорил Ахрем, оказался сметливым.

Не хотелось Петроку возвращаться в монастырь, да Тихон настоял - надобно завершить учение, это дело великое. А там...

ЖМЕНЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

И пришел день, и сказал Петроку дьяк Гаврила:

— Нечему мне боле учить тебя, отрок. Постиг ты, хвала господу, всю премудрость книжную малу, коей меня бог сподобил, и превзошел, и разум маешь пытливый и острый.

В монастырской церкви по случаю выпуска учеников молебен служил сам игумен, облаченный в золотой парчи ризу. Кропил святой водой возмужалых отроков, в смущении пощипывающих едва пробивающиеся бородки. Дьяк Гаврила строгими глазами следил за мальчиками, которые теперь занимали место покидавших школу старших. Звонкие, ликующие голоса их возносили к самому церковному куполу, где мигало затуманенное кадильным дымом Всевидящее око, слова ученической молитвы: «Господи, владыко живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми!»

За купеческими сыновьями приехали домашние. На крепких лошадях, в нарядных повозках привезли дары отцу игумену. Петрока провожал за ворота один Ипатий, да еще попался по дороге сумрачный Ярема, нес из мельницы в коробе муку для монастырских свиней. Петрок поклонился. Ярема поглядел на него безбровыми глазами, и была в них прежняя стылость.

Ипатий обнял Петрока, заплакал. Он оставался в монастыре, принимал постриг.

— Буду отроков грамоте учить,- сказал он.- Може, бог даст, и но твоим книгам, Петрок.

Не перекрестившись, заторопился Петрок по дороге в город. Теперь пора было свершиться тому, о чем говорили они с Тихоном, долгими вечерами сидя под поветью.

Восемь верст до города прошел - словно на крыльях пролетел. Необычайно широкими казались окрестности и светлыми. Приглядывался Петрок ко всякой травинке, и была она ему будто внове.

А мать, Евдокия Спиридоновна, уж стол накрыла, и сел Петрок в почетный кут, под божницу, как самый старший в доме. Гостей зазвали. Были тут Родион-бочар и Ахрем-лирник. Тихона же не было: еще рыскали по городу гайдуки, чутко слушали в торговых рядах да в корчмах соглядатаи: искали московита и коваля

Устина - зачинщика смуты. Устину с товарищами пришлось темной ночью на челне бежать по Сожу на московскую сторону. Крепко взлютовал староста за дерзкое нападение посадских на городской замок, за то, что упустили стражники из склепа опасного узника. И мертвых смутьянов не пощадил пан Ян - велел повесить на воротах замка, и три дня клевало мертвецов воронье.

Разлил Петрок по чеканным чарам старый мед, который сохранялся для такого случая в холодном погребе. Дружно выпили гости, пожелав, чтоб не обнесла судьба удачей жизнь Петрока. Евдокия Спиридоновна всплакнула, что не дождался отец такой радости - увидеть своего сына ученым грамоте, возмужалым.

— Э-э, что тужить, хозяюшка,- отвечал на это лирник Ахрем.- Славно жил купец Тимофей, славную и смерть принял. От добрых же родителей - добрые дети, и не позабудут они отцовских заветов.

Взял Ахрем свою лиру, тронул струны, заиграл веселое:

Как у нашего попа В медовухе борода, Эх-ма!

А когда отпировали гости, вышли через широко отворенные по такому случаю ворота, кланяясь за хлеб-соль и угощение хозяюшке, затихло в хате, взяла из кута Евдокия Спиридоновна посох, подала сыну с такими словами:

— Возьми, Петрок, родитель твой тебе его завещал.

Лег на ладонь Петрока тяжелый ясеневый посох. Тяжел-то он тяжел, да емок. На такой смело опереться можно, и от волка отмахнуться, а шиш подорожный либо иной лихой человек ежели вздумает напасть - тоже посох оружие: штырь-то железный, что пика. Внутри же, в выемке, как раз под тем местом, где рукой браться, лежит жмень-ка земли с дедовских могил - чтоб напоминала странствующему, откуда он родом, а в тяжкий час силу давала. В тайничке же хранилось несколько золотых, положенных туда еще дедом. Долго убивалась Евдокия Спиридоновна, узнав о решении сына идти с Тихоном. Однако перечить не стала: уж так повелось в роду Мстиславцевых - отроки покидали отчий дом, чтобы вернуться назад умудренными мужами, изведавшими вкус жизни, познавшими тоску по родине.

Весь следующий день приходили в дом Петрока гости: были то родичи и просто добрые соседи. Приносили кто что: кусок полотна на рубаху, связку сушеных грибов, серебряные либо медные денежки - на дорогу страннику. Лишь один гость принес в дом беду.

Был то купеческий старшина Апанас Белый.

— Ну, вот,- промолвил он, усаживаясь на кут,- приспела пора, милостивая Евдокия, должок отдавать.

Развела руками мать Петрока.

– Чем же, Апанас Савелович? Не собрали еще.

Купец улыбнулся, лицо его сияло добродушием.

– Теперь уж есть чем. Вот сын вырос, науку кончил. Хай идет до меня в приказные.

— Он иную дорогу себе предназначил,- отвечала Евдокия Спиридоновна, поднося купцу полную чарку.

Апанас выпил, крякнул, оглядел чарку, поставил на стол.

— Сие мне ведомо. Однако долг не отдадите, пойду до старосты - отправят либо тебя, либо сына в долговую яму. Так-то...

— Смилуйся, Апанас Савелович, не губи,- протянула к нему руки Евдокия Спиридоновна.

Стоял Петрок весь похолодевший: в один миг рушились все его задумки - вместо печатни и книжного дела предстояло теперь долгие годы сидеть в вонючей купеческой лавке, мокнуть и мерзнуть на, дорогах, приглядывая за богатыми Апанасовыми обозами, набивать суму дукатами этому улыбчивому живоглоту.