Мстиславцев посох
Шрифт:
Купеческий старшина взял со стола порожнюю чарку, внимательно оглядел ее еще раз, поставил.
— Три дня тебе сроку,- сказал, уходя.- Через три дня пришли ответ.
В доме сразу - словно покойника вынесли, даже Васятка притих. Выложила мать на стол все деньги, какие нашлись, серебро столовое подсчитала - куда там: и десятой части долга не набралось. Петрок отвернул у посоха клюку - блеснули дедовские золотые. Мать руками замахала:
— С чем же тебе, сынку, в дорогу?
— Да ведь, коли не отдадим, и вовсе дороги не будет.
— И то верно.
Однако и дедовских золотых оказалось мало.
— Так и быть,-
В следующий день, под вечер, отправился Петрок к попу Евтихию: тот еще прежде церковным служкою наказ передал - пришел бы попрощаться. Отправляли Евтихия под надзор в дальний монастырь. После осады замка посадскими людьми схватили гайдуки попа Евтихия, привели к старосте. Винил Евтихия староста в том, будто по его, поповскому, наущению затеялась смута. Отрицал это поп начисто. И тогда пан Ян велел привести сведками причетника Никодима и купеческого старшину Ананаса Белого. Причетник после пыток на дыбе только плакал и все порывался поцеловать попу руку, Апанас же Белый твердо показал, что крепким рукобитьем завершил поп свой сговор с московитом и наущал затем братчиков на смуту, о чем слыхали люди купца.
— Да проклято будет на веки веков семя каиново,- отвечал на это поп и снова причастность свою к смуте отверг.
Не отважился староста расправиться с попом Евтихием, как с простым смутьяном, однако через архиепископа добился заточения его в монастырь подалей от мстиславльского староства.
В церковном дворе увидел Петрок попа Евтихия, готового в путь - в теплой дорожной рясе, поверх которой надета была широкая свитка с воротом, в высоких сапогах. Ходил он вокруг нагруженной всяким скарбом длинной телеги, подтыкал рядно.
— Не покличь я тебя, небось не пришел бы,- не спросил, но с уверенностью сказал поп Евтихий, заглядывая Петроку на затылок.
Петрок молча понурился.
— Негоже обиду таку долго помнить, негоже,- пожурил поп Евтихий.
Отвел Петрока под липы, сел на перевернутое свиное корыто.
— В покои не кличу,- сказал он.- Пусто там, смутно.
Сел и Петрок, пригорюнился. Не было, как в прежнее время, желания открыть душу попу, поведать о своих печалях и радостях. Видно, понял это Евтихий, ни о чем не стал расспрашивать, покачал головой.
— Совершил я в гордыне своей деяния, о коих ныне сожалею,- заговорил он.- А в чем меня сей польский крумкач обвинил - того не совершал и о том сожалею. Раздвоена душа моя была, хотел и там и тут сразу быть, оттого ныне один.
Евтихий поднялся, велел Петроку обождать его, а сам вошел в отворенные сенцы. Петрок подумал, что самое время о своем деле поговорить, поп будто к нему благорасположен. Поп вскоре вышел из сенец, сильно отгибаясь влево от тяжести какой-то ноши.
— Тебе,- промолвил Евтихий, задыхаясь.- Отложил, думал, не придешь, передам служкою.
Петрок присмотрелся: под чистой холстиной угадывались толстые книги.
— То Скоринины книжицы,- подтвердил поп Евтихий.- Ведаю, пойдешь к нему. Иди. Сие память обо мне будет, не потребуй.
Петрок, пересилив себя, нагнулся, поцеловал попу руку. Евтихий совсем не по уставу взял ладонями голову Петрока, поцеловал в чистый выпуклый лоб.
— Батюшка,- молвил Петрок.- Мне бы... У меня...
— Добра, добра, сын мой,- пробормотал поп Евтихий, всхлипнув.
– Прими мое благословение. Сказал тот Скорина в напутствии своем к Пятикнижию: не
Поп утер глаза рукой, отвернулся.
— Батюшка,- робко нарушил молчание Петрок.- Батюшка, видно, не судьба мне по книжной справе идти.
— Что так, Петрок, что ты изрек сейчас?
– изумился поп.
— Быть мне приказным у купца Ананаса. Поп больно впился пальцами Петроку в плечо.
— Что с тобой подеялось, дитя мое? Да ведомо будет тебе, что тот Апанас обозы родителя твоего к своим амбарам завернул, а самого клеветою замарал?
— Ведомо!
– выдохнул Петрок, пряча глаза от гневного взгляда попа. «И тебе, батюшка, выходит, ведомо было это,- думал он.- Ведомо, а молчал. Сказал же, когда самого купец изобидел».
— Ведомо,- повторил Петрок.- Только условие купец Апанас поставил: либо мы вернем ему долг, либо мне к нему в приказные, либо в яму.
— Ну антихристова душа!
– возмутился поп Евтихий.
— Я и думал, батюшка,- робко сказал Петрок,- може, найдется добрый человек, чтоб нам допомог купцу долг вернуть. А ужо я бы...
— Что ты, что ты,- попятился поп Евтихий.- У меня за душой всего и есть, что полдюжины золотых да серебро столовое. Уж не ведаю, дитя, как и пособить. Однако ты не печалься, что-либо удумаем. Я верным человеком весть тебе перешлю, как до места доберусь.
— И на том благодарствен,- отвечал Петрок, прощаясь.
— Книжицы не позабудь,- суетился поп Евтихий. «Хоть ты на большак с кистенем иди,- уныло думал
Петрок, взваливая себе на плечи клунок.- Книги бы продать можно, да купит их во Мстиславле кто? Грамотеев-то раз, два и обчелся».
Зато дома его ждала радость. Едва вошел Петрок в горницу, как навстречу поднялся Родион. В крепкой руке держал он кожаный мешочек.
— Тут за тебя выкуп, Петрок,- сказал оп, откашливаясь и усмехаясь.- Собрали это мастеровые люди города, прослышав о твоей беде. Кто сколько мог, столько дал: кто серебра, а иные дукатов. Ахрем-лирник два золотых дал. Иди, Петрок, учись книжному ремеслу. Мне и иным мастеровым эта премудрость неведома, однако люди так решили: може, внукам нашим твой труд будет потребен, ибо худа в нем нет. Неси купцу Белому должок, Евдокия
Спиридоновна!
– заключил Родион, ставя мешочек на стол.
Петрок, задыхаясь, выбежал из горницы. Даже не поблагодарил Родиона.
КЛЯТВА НА ДИВЬЕЙ ГОРЕ
И еще одно прощание было у Петрока. Со многим прощался он в эти дни, с иным, думал, и навсегда. С Ладой расставаться было горестно. Понурившись, шли они знакомой крутою тропкой на Дивью гору. По-прежнему широко открывался внизу Мстиславль и пригож был, как прежде, но затуманенным взором глядел ныне Петрок на благолепие родного города, где каждая улочка знакома, каждый закоулок исхожен с детства.