Мстительная волшебница
Шрифт:
— Давай, отец, не тратить эти деньги.
— Правильно, будем считать, что их нет, — добавила жена.
— Сохраним как источник надежды.
— Прибережем.
Жена положила красную бумажку в белый платок и туго затянула узелок. Пряча деньги у себя на груди, она приговаривала:
— Положу-ка вас сюда и, если разменяю, пусть Аллах покарает меня! Давайте, дети, и вправду забудем об этих деньгах.
— Забудем! — сказал я.
— Забудем'! — повторила моя дочь.
— Как мы «забудем?» — спросил средний сын.
— А вот так, — ответила дочь, проглотив слюну, — я уже забыла!
Сынишка
— Я тоже забыл!
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
— Забудь же, ну! — снова сказала дочка.
— И чего она напоминает, эта девчонка?
— Прекратите наконец, — проговорила с укоризной мать.
Одним словом, предполагалось, что о красной десятилировой бумажке, покоящейся на груди у жены, позабыто.
— Который теперь час? — спросил я.
Трое ребятишек разом кинулись к соседу.
— Три часа, папа!
— Нет, три часа и две минуты, папа'!
— Неправда… Ровно три… Лгунишка.
— Сам ты лгунишка. Разве со старшей сестрой так разговаривают?
— А ты мне не сестра!
— Тогда и ты мне не брат!
— Ха… и не надо, не нуждаюсь!
— Не нуждаешься… А помнишь, когда ты не мог сделать умножение?
— Ну и что?
— Разве ты не умолял: сестричка, сестричка…
— Так это было в прошлом году. Теперь я уже взрослый.
— Да перестань ты… Гадкий мальчишка!
— Сама ты гадкая'!
— Ты гадкий…
— Нет, ты…
— Нет, ты…
— Да прекратите же, — прикрикнула на них мать и принялась сетовать на жизнь.
— Эти дети доконают меня. Нет, они у меня получат. В доме недостаток. И так трудно, а они еще грызутся.
Брат и сестра продолжали потихоньку ссориться. Одеваясь, я следил за ними краем глаза. Гримасничая, они как только могли досаждали друг другу. Мать же, все еще ворча, взялась за штопку носков. Я выскочил из дома.
Стоял чудесный августовский день. Подымаясь по склону из Касымпаша в Тепебаши, я, в который уже раз, начал рассуждать с самим собой и спрашивать себя, не допустил ли я ошибку, переехав в город. Но что было бы, если бы не переехал? Ведь в родных краях на хлеб никак не заработать. Куда бы я ни пришел, в какую бы дверь ни постучал, повсюду от меня старались отделаться: «да… конечно… однако…». Не от хорошей же жизни сменил я свои занятия! Обыкновенный секретаришка обыкновенного Общества, ежедневно убирал помещение, отмеривал пешком не один километр за сбором членских взносов, получал от уважаемых соотечественников — «пылких патриотов» — вместо денег оскорбления, выдавал по первому требованию различные справки о «многообразной деятельности» Общества — и все это за четыре-пять лир в день. Обыкновенный секретаришка! Но этот секретаришка сочинял постановления правления, которое должно было согласно уставу заседать не менее двух раз в неделю, составлял докладные записки о деятельности правления, бухгалтерские отчеты, представлявшиеся в Главное управление, где собирались на заседание от силы три-четыре человека, и то лишь потому, что боялись обидеть кого-то. Секретаришка, который выполнял также работу комитета печати, технического комитета, комитета по увеличению доходов и черт его знает
Кто-то окликнул меня. Я обернулся. Земляк. Лицо загоревшее, толстое, брюхо огромное, пальцы унизаны золотыми кольцами. Не просто земляк, а сын друга моего отца. Правда, в родных краях наше знакомство не шло дальше приветствий, но, встретившись здесь, перед Галатасарайским лицеем, мы кинулись в объятия друг другу. Когда же я узнал, что он — преуспевающий владелец огромного казино в одном из самых чудесных уголков Босфора, у меня промелькнули радужные мысли, вспыхнула надежда. Наверное, такому большому заведению нужен какой-нибудь управляющий, секретарь… человек, умеющий держать в руках перо… На мой взгляд, я был просто создан для такого дела.
Земляк обратился ко мне:
— Здесь неподалеку есть отличная пивная… Что ты скажешь, если нам попробовать разогнать тоску…
Хотя в кармане у меня была одна медяшка в три куруша, я тут же согласился.
— Давай, давай…
Не четвертует же меня сын друга моего отца, владелец огромного казино, обладатель дорогих колец…
Мы поднялись по ступенькам великолепного здания. Прошли через полумрак вестибюля и сели за столик у большого окна, выходящего на проспект Независимости.
О!.. Как прекрасен мир, как хороши люди, как сладка жизнь! Надо добиться от него согласия насчет работы. Я был уверен в успехе, потому что… человека, надежнее меня, ему трудно найти.
Подали холодное пиво, отменно вежливый официант с блестящими от бриолина волосами откупорил бутылки, из горлышка заструилась легкая белая пена… Тонкие высокие стаканы, салат, свежая зелень, сыр, белый, как снег, хлеб.
— Мне немного водки, — сказал земляк и, обращаясь ко мне, добавил: — Не желаете ли, бей, заказать жареное на рашпере мясо или салат с мозгами?..
— Спасибо, земляк, нет…
Официанта как ветром сдуло.
Хотя мой земляк внешне был похож на грубого мясника, он оказался чувствительным, как хрусталь.
— Необыкновенная женщина! — говорил он. — Невозможно описать ее. Слова мои слишком бесцветны. Мне тридцать пять лет. Узнав ее, я понял, что жил до сих пор напрасно.
Тут он извлек тетрадь и затянул пространные стихи. Читал он полузакрыв глаза, утирая кулаком влажные ресницы. Читая, все больше распалялся, распаляясь — все больше пил, все неистовее читал. Наконец… решил:
— Обязательно пойду и приведу мою невесту. Посмотришь, стоит ли ради нее умереть.
— А потом?
— Потом все вместе поедем на Босфор, великолепно проведем ночь… Будем гулять до утра!
Подняв свое огромное тело, он вынес его из пивной.
Мне ничего не оставалось, как ждать. Свою просьбу о работе я решил изложить в наиболее подходящий час этой самой великолепной ночи на Босфоре.
…В наиболее подходящий час, наиболее подходящими словами я прошу у него работу. Он сейчас же соглашается — «помилуй, стоит ли говорить!». Он даже может — не то что может, а просто будет безгранично счастлив отвести нам две комнаты в доме за казино. Для него неизмеримое счастье работать с сыном человека, который восхищался его горячо любимым батюшкой!