Мучимые ересями
Шрифт:
— Мы с тяжёлым сердцем ознакомились с выводами Фирейдского Трибунала, и мы не будем вас обманывать; у нас было сильное искушение приказать поставить гриф секретности на эти выводы. Отвернуться от встречи лицом к лицу с такими болезненными вещами, ибо мы уже знали, как раскольники использовали эти печальные и трагические события в качестве оружия против Бога. И всё же, каким сильным не было наше искушение, мы понимали, что это искушение — дело рук Шань-вэй. Мы поняли, что не осмелимся нарушить ни малейшего аспекта наших обязанностей перед Богом — и уж точно не в таком печальном и душераздирающем долге, как этот — чтобы не проявить слабость перед врагами Божьими. И потому мы приняли вывод Трибунала и таким образом показали, кто является истинными хранителями Церкви. Мы показали, что будем серьёзно
— Но всё это не более чем начало. Не более чем попытка взрастить ложь и обман, которые раскольники будут использовать в своё время, чтобы оправдать своё тотальное нападение на Мать-Церковь, на авторитет Архангелов и на план самого Бога по спасению человеческих душ. Поверьте мне, братья мои, то, что произошло в Дельфираке — лишь тень, всего лишь предвестие того, что они намереваются сделать с Зионом и Храмовыми Землями с течением времени.
Когда Великий Викарий сделал паузу, можно было услышать обычно неслышное движение циркулирующего в комнате воздуха. Люди в оранжевых сутанах, сидевшие и слушавшие его, были словно высечены из камня, и он снова, медленно, с сожалением, покачал головой.
— Братья, есть причина, по которой мы решили донести наше ежегодное Послание только до самых старших служителей Матери-Церкви. Мы просим вас помнить в ваших собственных речах, в ваших собственных обсуждениях того, что мы говорим здесь сегодня, что враги Божьи имеют уши во всех местах. Для нас ещё не пришло время ещё больше тревожить членов нашей паствы. И всё же настало время поделиться с вами, нашими братьями и хранителями Матери-Церкви, нашей верой в то, что впереди нас ждёт полномасштабная Священная Война.
Некоторые из сидящих викариев заметно вздрогнули, и Трайнейр понадеялся, что те из его сотрудников, кто были проинструктированы следить за такой реакцией, записали все их имена.
— Как мы уже сказали, время ещё не пришло. Точно так же, как есть приготовления, которые должны быть сделаны, планы, которые должны быть разработаны, оружие, которое должно быть построено и выковано, есть также и тяжёлая ответственность, возложенная на нас, как истинных слуг Божьих, чтобы установить раз и навсегда, вне всяких сомнений или противоречий, истинную глубину и порочность планов и намерений наших врагов, прежде чем прибегать к таким суровым и ужасным мерам. Как бы ни была обоснована война, как бы ни были необходимы эти действия, невинные будут страдать так же, как и виноватые, что, впрочем, события в Фирейде уже показали столь трагически. Ни один истинный сын или дочь Божья не может без страха и трепета созерцать все ужасные последствия такого конфликта. Без необходимости знать, что у них нет другого выбора, другого пути действий, который открыт перед ними. И мы вовсе не исключаем возможности какого-то менее радикального решения. Мы надеемся и искренне молимся, что подданные правителей, которые сделали себя врагами Божьими, осознают свою ответственность, дабы подняться в праведном гневе и изгнать слуг Шань-вэй, которые привели их к этому отступничеству и греху. Именно по этой причине мы издали наши эдикты об отлучении от Церкви и объявили о наложении интердикта на Черис, а затем распространили его на Чизхольм и Изумруд. Однако, как бы искренне мы ни молились об этой возможности, мы не можем на неё положиться. Это наша обязанность, как пастыря Божьего, своевременно подготовиться к более радикальным мерам, которые, как мы очень боимся, стали неизбежными.
— В урочный час, Бог, несомненно, дарует победу тем, кто борется во имя Его святейшего имени. Мы не сомневаемся в этом, и мы знаем, что ваша вера, как и наша собственная, является непоколебимой скалой, на которой покоится Божья Церковь. Эта вера не будет разочарована, и Бог не позволит ей быть смущённой. И всё же тёмные дни ждут нас впереди, братья мои. Пусть никто из вас не будет введён в заблуждение и не поверит в обратное. Мы были призваны к самому суровому испытанию, с которым когда-либо сталкивались простые смертные. Мы стоим на месте самих Архангелов,
Великий Викарий сделал паузу, изучая лица собравшихся викариев, и Зала Большого Совета была тиха и неподвижна.
— Время открыто обнажить меч Лангхорна ещё не пришло, — сказал он затем, — но этот день уже близок. И когда он настанет, братья мои, когда меч Лангхорна будет обнажён ради непорочного служения Богу, он не будет возвращён в ножны, пока дышит хотя бы один из Его врагов.
* * *
Несмотря на тепло от камина в гостиной, Анжелик Фонда внутренне содрогнулась, когда перечитала письмо, лежащее на её столе.
В отличие от многих писем, прошедших через её руки, это письмо было незашифрованным, хотя по нему были разбросаны кодовые слова и кодовые имена, которые не имели бы смысла для большинства читателей. Оно было написано аккуратными печатными, а не прописными буквами, но она узнала характерные формулировки Сэмила Уилсинна. Она полагала, что не было никакого смысла шифровать его, когда оно сопровождалось полным текстом ежегодного Кафедрального Послания Великого Викария. В конце концов, оно могло исходить от очень многих людей.
Она положила листок обратно на бювар и посмотрела сквозь замёрзшее оконное стекло на заснеженные улицы города.
Она не могла видеть этого с того места, где сидела, но знала о клубах дыма, поднимающихся над крышей сарая, который её садовник обычно использовал как летнюю кладовку. По своему обыкновению, она предоставила этот сарай на зиму некоторым беднякам Зиона. Это было достаточно жалкое жилье, учитывая климат Зиона, но, по крайней мере, она убедилась, стены были непроницаемы для ветра и непогоды, и она тихо устроила так, чтобы угольный бункер рядом с дверью сарая был заполнен. Она не знала, сколько временных жильцов она приобрела этой зимой, но знала, что когда снег в городе, наконец, спадёт, будут найдены, по крайней мере, несколько тел. Так всегда было, и большинство из них всегда жались к вентиляционным каналам Храма, где отработанное тепло выдыхалось в ледяной холод.
Её прелестные губы сжались при этой мысли, а глубине её выразительных глаз вспыхнул гнев, когда она подумала о Послании Великого Викария Эрика и всем осуждении расточаемом «вероотступным еретикам» Черис и Чизхольма людьми, живущими в роскошном комфорте Храма. Людьми, невосприимчивыми к голоду и холоду, которые ни секунды не задумывались о жалких бедняках, отчаянно пытающихся сохранить жизнь себе и своим семьям, скорчившись вокруг вентиляционных каналов их собственного великолепного жилища. Она точно знала, что именно послужило толчком к её решению присоединиться к реформистам вроде Сэмила Уилсинна, и по-настоящему причиной этого не было какое-то одно событие или понимание.
Её собственная жизнь, сознательное неприятие и отрицание собственного отца и власти поста, которая позволила ему сделать это, сделали её готовой к протесту — она прекрасно знала это, и свободно признавала — но было так много способов, которыми она могла бы протестовать. Конечно, она могла просто исчезнуть, раствориться в невидимости, как ещё одна отвергнутая незаконнорождённая дочь, ищущая убежища в монашеском призвании. Даже её приёмные родители, несомненно, хотели бы, чтобы она смогла принять эту судьбу, хотя её любимая старшая сестра всегда соображала, что к чему.