Мучимые ересями

Вебер Дэвид Марк

«Почему?» — Эта мысль пронеслась в его голове. — «Почему Ты это делаешь, Боже? Не мы раскольники, пытающиеся разорвать Твою Церковь на части, а они! Так почему же Ты позволяешь хорошему человеку, хорошему командиру бросить свои войска в мясорубку вроде этой, в то время как кретин вроде Баркора даже не двинулся вперёд?»

Ответа не было. Он знал, что его не будет, и его глаза были жёсткими, так как он понял, что, на самом деле, после этой битвы ему придётся объявить Баркору благодарность — если предположить что Бог и Архангелы не будут достаточно милосердны, чтобы убить барона — вместо того, чтобы лишить его командования, как того справедливо

заслуживала его робость.

* * *

Пехота графа Манкора бросилась вперёд.

Как горстка выживших из прореженных погибелью передовых рядов смогла продвинуться вперёд вместо того, чтобы в ужасе бежать или просто прятаться в складках земли, было больше, чем граф был готов сказать. Но каким-то образом они это сделали, и его сердце внутри заплакало от той храбрости, с которой они ответили на звуки горнов.

Они двинулись вперёд, спотыкаясь о тела убитых и раненых боевых товарищей. Они вошли в дым и напролом устремились вперёд, навстречу грозовому фронту ружейного огня, как люди, склоняющиеся под ударами сильного ветра, и чавкающие удары и шлепки пуль большого калибра, разрывающих человеческую плоть, были похожи на град.

Черисийцы смотрели, как они приближаются, и даже они, те, кто их убивал, понимали, какое мужество требуется, чтобы продолжать наступление. Однако мужества было недостаточно перед лицом такого совершенно неожиданного тактически невыгодного положения. Это была не вина Гарвея, не вина Манкора. В этом не было ничьей вины, и это ничего не меняло. Почти восемьсот полудюймовых пуль попадали в них каждые пятнадцать секунд, а они были только плотью, только кровью.

Наступающие корисандийские батальоны походили на детский замок из песка во время нарастающего прилива. Они таяли, разорванные, разбитые, теряя мёртвых и раненых на каждом шагу. Они шли прямо в огнедышащую пустыню, похожую на преддверие самого ада, заполненное дымом и яростью, зловонием крови, громом черисийских винтовок и криками своих раненых, и это было больше, чем могли вынести смертные.

Бойцы передовых батальонов не сломались. На самом деле не сломались. Их осталось слишком мало, чтобы «сломаться». Вместо этого они просто умерли.

Батальонам, стоящим за ними, повезло чуть больше. Они поняли, что всё мужество Вселенной не сможет провести их через этот заполненный огнём участок. Это было просто невозможно сделать, и они сломались.

* * *

— Да! — закричал Кларик, когда корисандийский строй распался.

Пикинёры бросали своё громоздкое оружие, мушкетёры избавлялись от своих мушкетов, люди бросали всё, что могло их замедлить, когда они повернулись и побежали. Суровые, торжествующие возгласы раздались среди стрелков морской пехоты, и всё же этот волчий вой, в каком-то смысле, был почти салютом храбрости корисандийцам, что вошли в это пекло.

— Командуйте наступление, — приказал Кларик.

— Есть, сэр! — подтвердил полковник Жанстин, и Третья Бригада снова пришла в движение.

* * *

Чарльз Дойл яростно выругался, когда распался фланг Манкора. Он точно понимал, что произошло, но это понимание ничего не меняло. Он только что потерял пехоту, прикрывавшую правый фланг его осаждённой большой

батареи, и должно было пройти не так уж много времени, прежде чем левый фланг черисийцев обрушится на его собственный незащищённый правый. Расстояние, на котором они разбили пехоту Манкора, подсказывало ему, что произойдёт, когда их массированные залпы соединятся с выстрелами картечи и прицельным огнём снайперских винтовок, который уже обрушился на его людей. Но если он отступит, если он попытается отвести назад свои пушки, то и правый фланг Баркора будет раскрыт. И если черисийцы слева смогут продвигаться достаточно быстро, то они смогут добраться до моста на тракте раньше Баркора. Если им это удастся, они поймают Баркора между собой и своими товарищами…

Дойл сжал челюсти так сильно, что у него заболели зубы, когда он увидел, как фланг Баркора с готовностью откатился назад. Он, как и Гарвей, не сомневался в том, почему Баркор делает то, что делает, и всё же, каковы бы ни были его мотивы, сейчас это было правильно. Он по-прежнему нёс большие потери от огня черисийцев, но его отступление было единственным, что могло вывести половину авангарда Гарвея из этой катастрофы хоть в какой-то степени невредимой. И если это означало пожертвовать тридцатью пятью пушками Дойла и шестью сотнями людей, чтобы спасти пять тысяч, то всё равно это была выгодная сделка.

«К тому же», — подумал он с каким-то отвратительным юмором, — «я уже потерял столько драконов и лошадей, что в любом случае не смогу вытащить отсюда больше половины батареи».

Его сердце болело от того, что он собирался потребовать от людей, которых он обучал и кем командовал, но он глубоко вздохнул и повернулся к командиру батареи своего правого фланга. Майор, который полчаса назад командовал этой батареей, был мёртв. Капитан, который ещё десять минут назад был его старшим помощником, был ранен. Командование всей батареей перешло к лейтенанту, которому было не больше двадцати. Лицо молодого человека было бледным и застывшим под слоем порохового дыма, но он твёрдо встретил взгляд Дойла.

— Разверните вашу батарею, чтобы прикрыть наш фланг, лейтенант, — сказал Дойл и заставил себя улыбнуться. — Похоже, что мы тут останемся немного в одиночестве.

Апрель, 893-й год Божий

.I.

Храм и дом мадам Анжелик,

Город Зион,

Храмовые Земли

В этом году второстепенные обсуждения в Зале Большого Совета велись более тихо, чем обычно.

Сам зал был тщательно подготовлен к дневной церемонии. Древнее предание гласило, что сам Архангел Лангхорн принимал участие в советах со своими собратьями в этом самом зале, и его великолепные настенные мозаики и огромная, прекрасно детализированная карта мира — в четыре человеческих роста высотой — инкрустированная в одну из стен, безусловно, поддерживали это предание. Портреты Великих Викариев прошлого висели на другой стене, а пол, вымощенный нетленной, мистически запечатанной ляпис-лазурью, как и пол самого алтаря Храма, был покрыт бесценными коврами из Харчонга, Деснейра и Содара. Целая армия слуг провела последнюю пятидневку, вытирая пыль, протирая, полируя и доводя обычное великолепие зала до самой вершины великолепия.