Мучимые ересями

Вебер Дэвид Марк

Многообещающий оптимизм Гарвея сменился ледяным ужасом, когда весь боевой строй черисийцев исчез за внезапным новым извержением дыма. Возможно, он находился слишком далеко в тылу, чтобы понять, с какой дистанции стреляли разведчики-снайперы, но он был достаточно близко, чтобы сказать, что черисийские линейные батальоны открыли огонь на расстоянии, по крайней мере, в два раза превышающем максимальную эффективную дальность стрельбы его собственных войск.

Используя преимущество высоты шпиля, он видел, как линия фронта его собственных батальонов колышется, как деревья на сильном ветру, когда смертоносный залп прорвал их плотный строй, и слишком многие из них рухнули под ужасной силой этого ветра. Они стояли так

близко друг к другу, что любой морской пехотинец, промахнувшийся мимо своей цели, мог быть практически уверен, что попадёт в какую-нибудь другую, и большие, мягкие свинцовые пули били, подобно калечащим молотам, дробя конечности и тела в гротескных брызгах крови. Гарвей не слышал криков раненых, но практически ощутил панику своих людей, когда они поняли, насколько велико было расстояние между ними.

«Боже мой, они собираются истребить нас!»

Эта мысль пронеслась у него в голове, когда второй, не менее мощный залп ружейного огня обрушился со стороны черисийцев. Он был не таким смертоносным, как первый, но только потому, что дым от предыдущего залпа мешал морским пехотинцам так же ясно видеть свои цели. Но и он был достаточно смертоносным. Ещё больше корисандийцев упало, и строй Гарвея начал колебаться.

* * *

Гектор Банир, граф Манкора, не веря своим глазам, наблюдал, как ружейный огонь обрушился на батальоны его передовых полков. Перестроение на фоне потери такого количества младших офицеров и так была достаточно плохой. А теперь ещё и это!

Он стиснул зубы, его разум яростно работал, пока он пытался найти, чем ответить на надвигающуюся катастрофу, которая, как он уже видел, с грохотом обрушивалась на его фланг армии Гарвея. Он понял, что это было сделано намеренно. Точечное устранение стольких командиров рот, стольких знаменосцев, было направлено на то, чтобы чётко показать, что они могут разрушить его командную структуру. Черисийцы говорили ему — говорили всем его людям — что их стрелки могут выбирать — и поражать — отдельные цели на невероятных дистанциях. Теперь они ещё более сокрушительно продемонстрировали, что их линейные подразделения могут стрелять на такое же безумное расстояние.

И как бы они это ни делали, это были не те винтовки, о которых Манкора или любой другой корисандиец когда-либо слышали. Это не могли быть винтовки — не с той смертоносной скоростью, когда залп следовал за залпом. Эти ублюдки стреляли быстрее, чем любой из его собственных мушкетёров, вооружённых кремневыми ружьями! Но в то же время это должны были быть винтовки, потому что ни один гладкоствольный мушкет не мог иметь такой дальнобойности!

Он почувствовал, как дрогнули его нервы, когда смысл происходящего дошёл до него. Вся пламенная риторика священников, их осуждение «вероотступных черисийских еретиков» всплыли у него в памяти в этот момент. Честно говоря, он никогда по-настоящему не верил диким россказням о черисийской ереси, о том, как они открыли двери Шань-вэй и её тёмным искушениям. Но теперь, когда эта невероятная огневая мощь косила его людей, он задумался.

Нет! В новой черисийской артиллерии не было ничего демонического, никакого нарушения Запретов. Он не знал, как им удалось сделать с ним то, что они сейчас делали, но, сказал он себе, это должно было быть что-то другое, типа новых креплений для пушек. Да, какой-то новый хитрый трюк, но такой, что его мог бы придумать любой смертный.

Всё это, впрочем, совсем не помогало спасти подчинённое ему формирование.

Он взглянул на поднимающуюся стену дыма над огневыми позициями черисийцев, затем глубоко вздохнул.

— Командуйте атаковать! Немедленно! — рявкнул он.

* * *

Бригадир Кларик услышал

корисандийские горны. Они были слабыми и далёкими из-за завываний его собственной волынки, рёва и грохота артиллерии и массированных залпов винтовок, но он узнал их и кивнул в безжалостном понимании.

«Кто бы там ни командовал, он быстро соображает», — подумал бригадир. — «Недостаточно быстро… возможно. Но быстро».

Их разделяло чуть больше двухсот ярдов. Наступая с удвоенной скоростью, пехоте потребовалось бы, по меньшей мере, две минуты, чтобы пересечь разрыв, и было крайне маловероятно, что корисандийцы смогут продержаться две минуты под беглым, массированным огнём его бригады. Каждый стрелок стрелял примерно раз в пятнадцать секунд, и у него было пятнадцать сотен стрелков в двух рядах на линии огня. За две минуты, которые должны были понадобиться противнику, чтобы добраться до них, эти полторы тысячи человек могли выпустить двенадцать тысяч пуль по не более чем пяти тысячам целей.

Однако командир противника не мог этого знать. Если бы у него было время — время подумать об этом, время проанализировать огневую мощь, разрывающую его людей, чтобы по-настоящему оценить скорость стрельбы, а также её точность и дальность — он почти наверняка не стал бы пытаться сделать это. Но он не знал, и у него не было на это времени. Это означало, что в данных обстоятельствах он уловил единственный слабый шанс, который у него был — или должен был быть — на победу. Перестрелка между его мушкетёрами и стрелками Кларика могла иметь только один финал, но если бы он мог атаковать, вступить в схватку со своим превосходящим количеством людей, он всё ещё мог бы оставить поле боя за собой.

«Только этого не случится», — мрачно подумал Кларик.

* * *

Гарвей уловил ход мыслей Манкора так же быстро, как и бригадир Кларик. Однако, в отличие от Манкора, он не был пойман в ловушку на самом краю катастрофы, захлестнувшей его армию подобно набегающей приливной волне. Ему не нужно было принимать решение посреди резни и кровавой бойни, криков раненых, ослепляющих волн порохового дыма, запаха пролитой крови, израненных и растерзанных тел. Он ни на секунду не винил Манкора, понимая, что на месте графа сделал бы то же самое.

И он знал, что это этот выбор был неверным.

Баркор, с другой стороны, не выказывал никаких признаков того что будет атаковать. В чём Гарвей был точно уверен, так это в том, что, несмотря на неверные предпосылки, Баркор поступает правильно, в то время как Манкора — при всех его правильных решениях — вот-вот совершит ужасную ошибку.

— Сигнал барону Баркора! — бросил он через плечо, не отрывая глаз от поля перед ним. — Передайте ему приказ немедленно начать отступление!

— Да, сэр! — выпалил один из его помощников, и Гарвей услышал, как загрохотали по доскам сапоги молодого человека, бросившегося к сигнальной станции.

«Конечно, учитывая весь этот дым, шансы на то, что Баркор просто увидит семафор, не лучшие», — с горечью подумал Гарвей. — «С другой стороны, он… достаточно осторожен, он может поджать хвост и самостоятельно отступить в любую минуту».

Было уже слишком поздно останавливать Манкора, но вполне возможно, что он всё ещё сможет спасти, по крайней мере, большинство людей Баркора, если только сумеет вывести их с идеальной площадки для убийства, которую он предоставил для черисийских винтовок. Осознание того, что именно он выбрал именно эту местность для новой тактики черисийцев, наполняло его как яд, и тот факт, что он действительно хотел, чтобы один из подчинённых ему командиров был достаточно бесстрашным, чтобы убежать от врага, было горьким, как желчь. Но это также было правдой, и его лицо застыло, как замёрзший камень, когда пехота Манкора двинулась в ужасный водоворот огня черисийцев.