Мулен Руж

Ла Мюр Пьер

– Я горжусь тобой, Анри.

– Правда? Это правда, мамочка?

– Да, Рири, очень горжусь. – Стоящая у камина графиня с нежностью глядела на сына. А он совсем не изменился: как и прежде, жаждал ее одобрения – тот же маленький мальчик, что когда-то стремительно ворвался в гостиную, чтобы показать ей свой крест Почетного легиона. – Честно говоря, мне не верилось, что ты нагонишь упущенное.

– Я чувствовал твои сомнения, и это меня подстегивало, – озорно усмехнувшись, отозвался он. – И степень эту дурацкую я получил только ради тебя. Лично мне она даром не нужна.

Шестнадцать месяцев назад, вскоре после их возвращения в Париж, Анри решился

на отчаянный поступок. Специально для него был нанят господин Тетар, рыжеволосый молодой человек, с блеском закончивший Сорбонну. С тех пор стол в гостиной был завален стопками книг. К подлокотнику инвалидного кресла прикрепили небольшую съемную полочку, на которой с трудом умещался здоровенный латинский словарь. В течение нескольких месяцев здесь скандировался гекзаметр, повторялись исторические даты, решались алгебраические функции. Теперь это все осталось в прошлом: Анри получил степень бакалавра.

– Посиди со мной, – предложила Адель, показывая на скамеечку для ног, – как в детстве, когда ты был совсем крошкой.

Она грустно вздохнула, глядя, как Анри с трудом поднимается с кресла и, тяжело опираясь на короткую трость с резиновым наконечником, делает несколько неуверенных шагов.

– Господин Тетар считает, что ты мог бы учиться дальше и стать магистром! – склонилась графиня к сыну, когда тот присел у ее ног. – Может, попробуешь, а? Ведь тебе же нравится читать!

Да, книги стали для Анри величайшим благословением и утешением. Они помогли ему забыть о сводившем с ума одиночестве, о том горьком разочаровании, которое он испытал, узнав, что его кровный брат Морис уехал из Парижа вместе с семьей, а радужные прогнозы докторов относительного его ног оказались ошибочными. О да, он больше не прикован к инвалидному креслу. Со временем он научился вставать и даже передвигаться, опираясь на трость. Однако это все, на что он способен, и больше улучшений не предвидится. Ноги его больше не вырастут, он никогда не сможет ходить, как все, и ноющая боль в суставах тоже останется с ним на всю жизнь. Анри никогда не заводил об этом разговора, но мать знала, что он давно все понял: она прочла это в его глазах. А книги помогут ему смириться и забыться. Возможно, именно они и помогут ему нести свой крест…

– Книги – самые надежные друзья, – продолжала мать, – это источник счастья и успокоения.

Графиня робко разворачивала перед ним планы, тайно взлелеянные ею на протяжении последних месяцев: об этом можно только мечтать – тихая, размеренная жизнь в благородном обществе умных книг.

– Нет, мама, – решительно отказался Анри, – не хочу я учиться на магистра. Конечно, книги и все такое – это здорово, но только я быстро умру от скуки, если мне придется провести остаток жизни за чтением.

– Тогда ты мог бы начать писать сам…

– О чем? Чтобы стать писателем, нужно прожить целую жизнь. – Анри заметил разочарование на материнском лице. – Прости, мама, – виновато пробормотал он.

– Ну и чем же ты собираешься в таком случае заняться, малыш? – спросила она после непродолжительного замешательства. – Как думаешь проводить время?

– Не знаю еще. – Он смотрел на огонь в камине. – Я подумаю…

Графиня продолжала рассеянно поглаживать его по волосам. Ему хотелось жить как полноценному молодому человеку. Он любил жизнь и еще не подозревал, как несправедливо и жестоко она с ним обошлась.

– Анри, – внезапно она посерьезнела, – а ты не забываешь молиться?

Он стиснул зубы.

– Послушай, мама. Я не молюсь с того самого дня, когда ты плакала. –

Он был готов к упрекам, но мать молчала, и тогда он продолжал: – Помнишь, тогда, в Ницце? В тот день я решил для себя раз и навсегда: никакого Бога нет. Бессмысленно искать объяснения и оправдания деяниям Того, кто благоволит к избранным и наказывает всех остальных. Кто заставляет невинных страдать за чужие грехи. Ведь это из-за Него ты пролила столько слез.

Анри медленно поднял голову и поймал ее взгляд.

– Ты должна понять меня, мама. Я не хочу молиться Богу, которого я не могу ни понять, ни простить. Богу, который не вызывает у меня ни любви, ни уважения.

Она в ужасе смотрела на сына. Бедный Рири! Превратившись в уродливого калеку, страдая от постоянной боли, оставшись без друзей, он перестал находить утешение в молитве – единственном средстве, которое могло бы примирить ее мальчика с незавидной участью, уготованной ему судьбой. Видимо, рано или поздно в жизни каждого наступает момент, когда больше нельзя прощать…

– Понимаю, – бесцветным голосом ответила Адель. – Иногда трудно верить в милосердие Божье… Но очень скоро ты сам поймешь, что без Бога жить еще труднее.

Лето того года они провели в Мальроме, купленном ею совсем недавно замке. Адель всегда угнетало мрачное великолепие Альби – а уж после произошедшего с Анри несчастного случая оно стало просто невыносимым. Мальром же ничем не напоминал о недавней болезни и прочих невзгодах. Особняк с башенками, утопавший в зелени вековых деревьев, находился недалеко от Бордо, среди виноградников и зеленеющих холмов, напоминавших о милом ее сердцу родном Сейлеране.

Анри полюбил Мальром – его тихий сад, окруженный каменной стеной с высокими железными воротами, посыпанные гравием дорожки и ухоженные клумбы, на которых цвели яркие георгины. Иногда он заходил в конюшни, где угощал лошадей морковью и разговаривал с конюхом. Или подолгу сидел на берегу заросшего кувшинками пруда, отрешенно глядя, как в изумрудно-зеленой воде плещутся золотые рыбки. После завтрака юноша дремал в шезлонге на маленькой террасе позади дома. Поддразнивал тетушку Армандин, которая приехала из Альби погостить на несколько дней и осталась на все лето. Он то и дело наведывался в соседнюю деревню, чтобы сыграть в шашки с аббатом Сула, кюре церкви Сент-Андре-дю-Буа, и со временем проникся искренней симпатией к простому и радушному сельскому священнику. Очень часто после обеда они с матерью отправлялись на прогулку в экипаже по пустынным пыльным дорогам, и Жозеф, облаченный по такому случаю в ливрею, снова гордо восседал на месте кучера.

Накануне возвращения в Париж Анри, как обычно, сидел с матерью на террасе, слушая монотонный стрекот цикад и наслаждаясь прохладным ночным ветерком.

– Знаешь, мам, – вдруг нерешительно произнес он, – я знаю, кем хочу стать. Художником.

От неожиданности у нее даже перехватило дыхание.

– Художником?!

Слово само по себе ассоциировалось с чем-то неприличным. За исключением нескольких именитых, всеми уважаемых мастеров, художники в ее представлении были безнравственными, погрязшими в распутстве проходимцами, что обитают в грязных каморках на Монмартре, где предаются беспробудному пьянству и разглядывают голых натурщиц. Это изгои приличного общества, равно как и актеры, писатели, музыканты. Очевидно, одаренный сын какого-нибудь лавочника мог бы лелеять мечту стать художником, но для молодого человека из знатной семьи подобное желание довольно странно. Нет, не подобает урожденному Тулуз-Лотреку…