Мулен Руж
Шрифт:
– Боюсь, осенью Мальром не самое веселое место. В октябре начинаются дожди…
Однако Анри стоял на своем, желая во что бы то ни стало навязать ей свою великую жертву. Подумаешь, погода там будет уж точно не хуже, чем в Париже. К тому же будет здорово побывать на рождественской мессе в Сент-Андре-дю-Буа.
– Мы пригласили бы аббата Сула на рождественский обед, – продолжал он. – Мамочка, ну пожалуйста, скажи, что это хорошая идея!
Его умоляющий голос
– Там посмотрим, – с улыбкой кивнула она.
Еще какое-то время они разговаривали о студии, которую он собирался снять на будущий год. И уж, разумеется, не на пропащем Монмартре, а в каком-нибудь тихом респектабельном районе.
– Кстати, – заметила Адель, – тебе понадобится домоправительница. Как насчет мадам Лубэ? Судя по тому, что ты рассказываешь, она очень милая женщина.
Прекрасная идея. Он непременно поговорит с мадам Лубэ об этом сразу же после того, как «Икар» будет принят Салоном.
Взгляд Анри снова остановился на огне в камине. Он рассеянно смотрел, как тоненькие язычки пламени танцуют по поленьям – словно крохотные танцовщицы! Интересно, чем сейчас занимаются его друзья? Добился ли Лукас первого поцелуя? Сдалась ли Жюли перед великолепием подержанного боа? Наверное, очень приятно, когда тебя целует симпатичная девчонка…
Мать поглядывала на него поверх вязанья. Анри чем-то озабочен, ему страшно. До сих пор он был слишком очарован жизнью, у него не оставалось времени задумываться, как ее прожить. Но запоздалая юность подходит к концу, в нем просыпается чувственность. Он еще не осознает это в полной мере, но мать знает, что с ним. Его взгляд лишился детской ясности и наивности. Горячая кровь Тулуз-Лотреков начинает бурлить в его венах.
Нет, буря еще не наступила. Но она уже была на подходе.
Глава 7
Рождественские праздники подошли к концу. По правде, они закончились еще три недели назад. Игрушки уже давно убрали из витрин магазинов. В самом деле, кто захочет смотреть на елочные игрушки после Рождества? Даже серпантин и конфетти были старательно выметены, смыты в сточные канавы. Улыбки и всякая сентиментальная чушь остались в воспоминаниях, пришло время браться за работу. Анри вернулся к «Икару» и скучной, многотрудной и беззаботной студенческой жизни.
Тем утром он прилежно корпел в мастерской над «Купающейся Дианой», подбирая телесные оттенки, следя за анатомией
Все было как всегда. В печке гудел огонь. В комнате было тепло, даже жарко, но не до духоты. Шлумбергер, смотритель мастерской, коротал время до пятиминутного перерыва в углу за чтением газеты. Студенты творили за мольбертами, то отступая назад, то подходя поближе, то и дело склоняясь над ящиком с красками, чтобы выбрать тюбик с нужной краской и выдавить ее на палитру. И разумеется, на улице шел дождь. Капли убаюкивающе стучали в окошко мансарды, словно по нему проносились стада крохотных овечек, барабанящих по стеклу миниатюрными копытцами. Да, все шло как всегда: ничего не изменилось, если не считать… если не считать того, что все казалось не таким, как прежде. Странно, не так ли? Но почему все было не так, как раньше?
Анри старался не задаваться этим вопросом. Он резко откинулся на спинку стульчика, разглядывая рисунок. Чуть больше умбры в этой тени. А левую руку следует вылизать получше… Интересно, настанет когда-нибудь конец этому вылизыванию или нет? И почему Кормон так на этом настаивает? Чего хорошего в этой технике? В конце концов, ведь Кормон человек образованный: наверняка ему приходилось копировать Микеланджело, Греко, Хальса, Веласкеса! И уж кому, как не ему знать, что настоящее искусство, настоящая красота вовсе не обязательно красивы? И все же вчера он снова вещал об обнаженных красавицах, которых обязан писать всякий хороший художник. Прелестных и сочных, непорочных и соблазнительных! «Груди должны возбуждать воображение, но ничего больше. Таз должен быть девственным и в то же время сулящим наслаждение. Лобок без волос, предпочтительнее всего прикрыть его легкой тканью или рукой, как у Венеры Тициана». Неужели мэтр сам верил в этот бред? Скорее всего, да, ибо с каждым днем он становился все более и более непримиримым. На прошлой неделе один из студентов тайком добавил немного розовато-лиловой краски в телесные тона, так можно было подумать, что наступил конец света! «Импрессионизм! Я предупреждал вас, я не потерплю у себя в мастерской никакого импрессионизма! Может, вы забыли, что я вхожу в комиссию Салона?» Больше тот студент не появлялся в мастерской. А зачем? Он знал, что Кормон будет голосовать против его работы. А еще ему было прекрасно известно, что без Салона он никогда не станет художником. Ну ладно, хватит о грустном. Пора снова браться за работу. И куда подевалась проклятая умбра?
Конец ознакомительного фрагмента.