Мулен Руж
Шрифт:
Еще какое-то время они обсуждали различные сюжеты, пригодные для Салона.
– А как насчет старого доброго Распятия? – предложил Рашу, после того как Венера была отвергнута. – Это тоже подходит. К тому же в Лувре полно вариаций на тему распятия, – с многозначительным видом добавил он.
И тогда друзья переключились на религиозные сюжеты. Отборочная комиссия навряд ли с ходу отвергнет Распятие, Марию Магдалину, вытирающую ноги Спасителя волосами, или святого Себастьяна, подставляющего грудь под острые стрелы.
–
Патриотический сюжет также подвергся серьезному обсуждению. Технические трудности и большое количество деталей были основными доводами против. И Рашу с великой неохотой был вынужден согласиться, что чучело настоящей лошади в натуральную величину вряд ли удобно держать в студии.
– Ладно, – согласился он. – На худой конец, всегда есть такая беспроигрышная вещь, как бытовой сюжет.
– Да, знаю. «Маленькая девочка, плачущая над сломанной куклой» или «Маленький мальчик, украдкой лакомящийся вареньем», – подсказал Анри с плохо прикрытой иронией.
Рашу его тон совсем не понравился.
– Черт побери, ну а мальчик с вареньем-то тебе чем не угодил? Что в этом такого?
– Ничего. Нет ничего зазорного в том, чтобы лепить куличики или писать в штаны. Но тебе не кажется, что человек в конце концов выходит из этого возраста?
– Ну ладно, ладно. – Рашу был готов признать свое поражение. – Если ты действительно так считаешь, лучше Икара тебе действительно ничего не найти. Это приличный классический сюжет. Но только не забудь хорошенько его вылизать. Сам знаешь, как к этому относится Кормон. – Он заметил, что Анри его совсем не слушает. – Да куда ты смотришь?
Анри кивнул в сторону девицы, застывшей за столиком.
– А интересное лицо, правда? – прошептал он. – Обрати внимание, как зеленоватые тени ложатся на шею…
И, словно догадавшись, что речь идет именно о ней, девица раздавила сигарету в пепельнице, поправила боа, выложила на столик деньги за обед и направилась к выходу.
– Да что с тобой такое? – Рашу угрюмо разглядывал Анри.
– Ничего. Я просто сказал, что у нее интересное лицо. И все. Было бы неплохо ее нарисовать. У некоторых людей лица непроницаемые, словно стены, а у других они как окна. Сквозь них видно душу. Ладно, не обращай внимания. Ты говорил о том, что Икара надо хорошенько вылизать…
– И все-таки угодишь ты в историю, – печально констатировал Рашу, вид при этом у него был самый серьезный, а взгляд мрачным. – С чего это тебе вздумалось переводить краски на шлюху? Только потому, что у нее зеленые тени на шее и лицо как окно?
–
– Заткнись и дай мне закончить! Ладно, предположим, нарисовал ты эту девку, ну и?.. Что ты будешь делать с такой картиной? Продашь? Да кто ее купит? Выставишь? Но где? Кому нужен портрет шлюхи с Монмартра?
– Никому, наверное. И все равно работать над таким портретом было бы куда интереснее, чем над твоей дурацкой кавалерийской атакой или мальчиком, ворующим варенье. И даже над Икаром, если уж на то пошло. Неужели ты никогда не рисовал просто так, для себя? Просто потому, что тебе хотелось что-то сказать своей работой? В детстве я постоянно рисовал мать и приставал ко всем с просьбой попозировать.
– А теперь? – Рашу говорил словно прокурор, пытающийся подловить свидетеля на несоответствии в показаниях. – Теперь тебя больше не привлекает Салон, ты это хочешь сказать?
– Нет. Я возненавидел живопись. С души воротит при одной только мысли о бесконечных Венерах и Дианах, которых нам приходится рисовать в мастерской. И почему композиция всегда должна быть в виде треугольника? А это дурацкое вылизывание? Кто сказал, что нужно непременно вылизывать каждый мазок? Кто так решил? Почему я не могу рисовать то, что мне хочется? И делать тени синими или зелеными, если именно такими они мне и видятся – сине-зелеными? Почему?..
– Потому что не можешь! – громогласно оборвал его Рашу. – Ты рисуешь то, что тебе велит Кормон, и делаешь это так, как он того требует, иначе тебя никогда не впустят в Салон. А если ты не попадешь в Салон? Знаешь, что это означает? Можешь распрощаться с мечтой стать художником.
– Да, ты прав, – кивнул Анри. – Сам не знаю, что это на меня нашло. Не волнуйся. Я вылижу своего Икара и прорвусь в наш дурацкий Салон, даже если это будет стоить мне жизни.
Мелодичный звон колокольчика на двери невольно заставил их обернуться. В ресторан вошли двое посетителей.
В первом Анри узнал Тео Ван Гога, управляющего галереей «Гупиль».
– А кто это вместе с ним? – шепотом поинтересовался он у приятеля.
В ответ Рашу недоуменно пожал плечами:
– Полагаю, какой-то бродяга, которого он из жалости собирается накормить обедом.
Наряд широкоплечего спутника Тео состоял из забрызганных краской бархатных брюк и поношенного синего свитера, обтягивающего могучую грудь. Он был без шляпы, и его непокорные засаленные локоны ниспадали на лоб. Переступив порог, незнакомец бросил на пол недокуренную сигарету, обвел мутным взглядом комнату и вразвалочку направился к ближайшему столику.
Завидев студентов, Тео Ван Гог поспешно извинился перед спутником и направился к ним.
– Вот вы-то мне и нужны! Можно присесть? – Он выдвинул стул и бросил через плечо: – Поль, заказывай, что хочешь. Я уже отобедал.