Муля, не нервируй… Книга 2
Шрифт:
Мда, с Поповым тоже надо разбираться. Иначе он точно житья Мулиному отчиму не даст. Да и новоиспечённой мачехе тоже. Вот только как мне к нему подобраться? Тоже что ли в институт этот сходить? Я-то с ним никак и нигде не пересекаюсь.
И тут дверь открылась и в комнату заглянула Муза.
Увидев Дусю, она смутилась:
— Здравствуйте, — сказала она, — а тут Муля говорил…
— Заходите, Муза, — сказал я, — Дуся, давай Музе дадим попробовать твоего супа? А то я нахвастался…
— Ой, да что там за суп! — расцвела Дуся и потребовала, — да вы
— А ты сама хоть ела? — додумался спросить её я.
— За меня не беспокойся, — отмахнулась Дуся, — кухарка голодной никогда не бывает.
Она поставила перед Музой полную тарелку супа. А тарелки, точнее миски, у Дуси были глубокие-преглубокие. Даже я еле-еле справлялся. Обычных столовых тарелок Дуся не признавала.
— Ой, зачем же так много, — запротестовала Муза, — я же только ложечку попробовать, для Щелкунчика…
— Да ты на себя посмотри! — возмутилась Дуся, — кожа да кости. Сколько налила, столько и есть будешь. И попробуй не доесть!
Произнеся этот монолог суровым тоном, Дуся сказала:
— Вы пока ужинайте. А я к Полине Харитоновне схожу, я ей рецепт пирога обещала.
Она вышла, а мы с Музой остались наедине. Сначала ели молча, а потом Муза подняла взгляд от тарелки и посмотрела на меня:
— Муля, мы с Колей в зоопарк ходили…
— Ну и как? — спросил я, всё ещё витая в облаках.
— Я думала, он посмотреть хочет, а он меня на выпойку оленят потащил, — глаза у Музы засверкали, она даже о еде забыла, — там такой один оленёночек был, миленький. Он самый маленький, но такой проворный. Вперёд всех остальных к соске тянется…
Она говорила взахлёб, глаза блестели.
— Нравится?
Муза умолкла на полуслове и уставилась на меня. Лицо её начал заливать румянец.
— Муза, я тут подумал, — торопливо сказал я, пока она не выкинула опять какой-то фортель. — У них, в зоопарке, рук не хватает. Они же выпойку почему детям доверяют? Потому что своих сотрудников мало. И вот я подумал, а зачем вам горбатиться в этом гардеробе за три копейки? Лучше попроситесь в зоопарк, на выпойку. Там такие же три копейки, зато вы настоящую пользу приносить будете. Или, если хотите, я сам их попрошу?
— Не надо! — испугалась Муза и тихо добавила, — вы думаете, Муля, они меня возьмут?
— А почему нет? — удивился я, — они там в рабочие кого попало набирают. Выбора-то особо нету. А вы — человек интеллигентный, ответственный. Им такие очень нужны.
— А это удобно разве? — всё не могла решиться Муза.
— Конечно удобно! — заявил я, — во всяком случае, чтобы понимать, нужно попробовать. А иначе как понять?
— Да старая я уже профессию менять, — смутилась Муза. Но, судя по её вопросам, она просто хотела, чтобы я её поддержал.
И я поддержал:
— Мне кажется, что животные — ваше призвание, Муза. Вы их душой чувствуете. Вон как к вам Щелкунчик тянется.
Муза порозовела. Похвала ей понравилась.
— Я завтра спрошу, — сказала она и на её лице промелькнула мечтательная улыбка.
Не
— Муля! А ты почему это расселся, как король на именинах? Ты забыл разве, что у меня сегодня участие в спектакле?
Если честно, то я забыл. Но не буду же я ей говорить это. Поэтому я сделал задумчивое лицо.
— Муля, ты обормот! — возмутилась она, — собирайся давай быстро. А то опоздаем. Глориозов будет ругаться, а виноват будешь ты.
Пришлось собираться.
По дороге в театр Фаина Георгиевна пожаловалась:
— Ты представляешь, Муля, хохочут они надо мной!
— Кто посмел? — брякнул я.
— Да бездари эти! — вскинулась она, — и виноват в этом только ты!
Я философски пожал плечами. Если женщина считает, что мужчина виноват, лучше соглашаться сразу, иначе потом будет ой.
Но Фаине Георгиевне нужно было вылить возмущение. Мои реакции ей были не интересны. Так, для фона только.
— Там одна коза сказала, что мне лучше чай в буфете подавать, чем в лоскутах кликушествать! Ты это представляешь, Муля? — от возмущения её голос задрожал. — говорит, что шут гороховый — это, мол, вам не королева! Болонка в климаксе! А у самой, кроме двух грудей больше никаких достижений в театральном искусстве и нету!
— Ну, так покажите им всем, как надо играть, — подначил её я.
— И покажу! Что ты думаешь, не смогу?! — закипятилась Злая Фуфа. — Я им так этого скомороха сыграю, что они ещё долго этот спектакль помнить будут! Я тебе скажу, Муля, что даже крохотная роль может стать алмазом, если его отшлифовать правильно.
Остаток дороги Фаина Георгиевна строила планы, как она сыграет, чтобы они все в обморок от зависти попадали, и лелеяла планы мести.
Я поддакивал в нужных местах. В общем, дошли познавательно.
Когда занавес поднялся, зрители увидели привычную ярмарочную суету: торговцы, пляски, песни. Но всё изменилось, когда на сцену вышла Раневская. Её скоморох не просто «прыгал в лоскутах» — он жил. Каждое движение, каждый жест были отточены до блеска. Она не произносила длинных монологов, у неё по роли вообще не должно было быть реплик, кроме двух, но её движения были убедительны, а эти её две реплики, брошенные словно бы невзначай, били точно в цель:
— Смех — дело серьёзное. Кто смеётся последним, тот… дайте подумать… тот, наверное, всех переживёт!
Её голос, то едкий, то наивный, её движения, ужимки — всё заставляло зал взрываться хохотом. Даже в моменты, когда она молчала, её глаза — лукавые, проницательные — вели диалог со зрителем. Когда купчиха, которую играла Леонтина Садовская, затянула пафосный монолог о «величии русской души», скоморох Раневской, стоя у края сцены, достал яблоко и громко хрустнул. Зал покатился со смеху, а актриса, сбившись, едва закончила речь. Хотя вышло довольно невнятно.